Рудольф Баландин. Странствующий рыцарь Истины. Жизнь, мысль и подвиг Джордано Бруно
Пролог На площади Цветов
И маленький тревожный человек С блестящим взглядом, ярким и холодным, Идет в огонь. «Умерший в рабский век Бессмертием венчается в свободном!» Утро было пасмурное. Звон колокола церкви святой Агнессы возвестил о начале церемонии. Завершалось публичное представление, финал которого был предрешен чуть раньше, когда на балконе дворца Мадруцци появились папа Климент и кардиналы: Пьетро Деза, равно прославленный как богатством и удачными спекуляциями, так и беспощадным истреблением еретиков; суровый старец Джулио Сансеверина; Констанцио Сарнано; Джеронимо Аскулано, защитник привилегий доминиканского ордена; Паоло Эмилио Сфордрати, постоянно возглавляющий в рубище процессии исступленных флагеллантов — монахов, в кровь бичующих себя и друг друга под пение гимнов и покаянные молитвы, а в остальное время всласть грешащий, с превеликим искусством разворовывая казну, одаривая щедро должностями и богатствами бесчисленных своих родственников. Особо приметила толпа кардинала Роберто Беллармино, как многие малые росточком, алчущего больше всего власти и славы, знаменитого сокрушающими речами против еретиков и сладкими проповедями, возбуждающими паству несбыточными надеждами. Нотарий зычно читал решение инквизиторов. Джордано Бруно из Нолы передавали суду губернатора Рима. «Причем усиленно молим, — читал нотарий, — да будет ему угодно смягчить суровость законов, относящихся к казни над твоею личностью, и да будет она без опасности смерти и членовредительства». Торжествующая ложь казнила честность. Даже мольба о смягчении казни означала: кровь не будет пролита — жертву заживо сожгут. И тут раздался необычно звонкий, высокий голос осужденного: «Вы с большим страхом произнесли приговор, чем я его выслушал». Казнь свершилась 17 февраля 1600 года. Ночью негромко загудел колокол на башне «Братства усекновения главы Иоанна Крестителя». Из замка святого Ангела выходили вереницей попарно монахи в островерхих капюшонах с прорезями для глаз. Факелами освещали путь. Негромко тянули заупокойные гимны. В капелле началось отпевание человека, которого вывели из тюрьмы, — отпевание заживо. Мост святого Ангела над черным, как бездна, Тиром. Переулок Лучников. Развалины театра Помпея. Площадь Цветов. На этот раз осужденного смогли увидеть все: накинутый на плечи балахон — санбенито — с нарисованными языками пламени, чертями и крестом святого Андрея; высокий колпак. Ноланца затащили на кучу хвороста. Рядом готовили к казни другого осужденного — бывшего священника. Последние призывы к отречению от ереси и раскаянию. Ноланец безответен. Его белое лицо устремлено в небо. Он ждет солнца. Несильное пламя уже ластилось к его ногам. Струйки дыма вились вокруг лица. Затрещал хворост, и пламя воспрянуло, бросив искрами одежду и лицо. Ткань дымилась. К его губам на шесте подвели крест: «Лобызай!» Он стиснул зубы и отвернулся. Крестом с силой провели по лицу, оставив багровый след. Ноланец смотрел в небо. Он ждал. И в тот миг, когда первый узкий и яркий розовый луч коснулся его лица, пламя вспыхнуло мощно, сжигая одежду; столб дыма взвился, скрывая лицо Ноланца, его ослепительные глаза. Подбросили новые вязанки, пламя и дым свивались в борьбе там, где проскальзывали, искажаясь, темные контуры тела. А выше над площадью вознеслась гигантская, розовеющая под лучами солнца фигура человека, как бы распятого на кресте с запрокинутой вверх головой. Тогда же грозно загрохотал Везувий — родная гора Ноланца. Взметнулся черный столб дыма, раздвоился в вышине наподобие креста. Сотряслась земля. Дрогнули стены и зазвенели стекла домов. Стадо быков, которое гнали через площадь Навона, в ужасе разбежалось, затоптав и заколов сто двадцать человек. |
