Прозорливо подмечает молодой французский мыслитель одну обычную черту любой жесткой государственной системы: властитель творит окружающих по своему образу и подобию, а они, в свою очередь, воздействуют на своего господина. Возникает единый государственный механизм — машина для господства одних и порабощения других, в которой каждый человек, пусть даже он стоит на вершине власти, остается деталью, болтиком или винтиком, теряя свои высокие человеческие качества.
Почему люди мирятся с этим своим постыдным положением? Ла Боэси отвечает: «…люди, рожденные под игом и воспитанные в рабстве, принимают за естественное состояние то, в котором они родились; они не заглядывают вперед, а довольствуются тем, что живут в тех же условиях, при которых они родились…»
Сказывается вдобавок и «психология масс», для которых яркие лозунги более привлекательны, чем честные заявления бескорыстных и не властолюбивых граждан: «…природа простого народа, особенно многочисленного в городах, такова, что он подозрителен по отношению к тем, кто его любит, и доверчив и прост по отношению к тем, кто его обманывает. Не думаю, что нашлась бы такая птица, которая лучше бы ловилась на приманку, или рыба, которая скорее бы шла на крючок, чем все народы, попадающие в рабство из-за малейшего перышка, которым им, как говорится, помажут по губам; так что приходится удивляться, как легко они поддаются, лишь только их пощекочут».
Тут не только выпады против абсолютной монархии: отрицание всякого господства над людьми, а более всего — католической церкви, сулящей миллионам людей грядущий потусторонний рай (щекочут перышком по губам!), а взамен вымогающей для себя материальные блага сейчас, в этом мире.
Человеческая личность — наивысшее достояние. Не человек для государства и церкви, а государство и церковь для человека. Такова главная идея вольнолюбивого сочинения Ла Боэси. Таково было мнение едва ли не всех гуманистов Возрождения.
Гуманисты провозглашали свободу мысли: изобретение книгопечатания позволило распространять их идеи необычайно широко. Но становилось интенсивнее и противотечение: жесткая цензура, центральный инквизиционный трибунал, Индекс запрещенных книг.
О том, как воспринимали просвещенные европейцы гонения на «недозволенные» книги, можно судить по великолепным высказываниям Джона Мильтона (из статьи «Ареопагистика. О свободе книгопечатания»).
«Римские папы, присвоив себе неограниченную политическую власть, распространяли свою опеку и на зрение человека, как прежде — на его суждения, предавая огню и запрещая читать все, что казалось им вредным… Все эти каталоги и очистительные Индексы потрошили старых добрых писателей усерднее, чем анатомы, вскрывающие мертвецов.
…Нам неизвестен подобный обычай ни в одном современном реформированном обществе или церкви Европы: он обязан рождением самому антихристианскому из всех соборов и наиболее тиранической инквизиции. До тех пор книги появлялись на свет свободно, как все живое…
…Да и для публики это оскорбление; ведь ежели мы до того не доверяем ей, что даже брошюры не можем дать ей без посредников, то это значит, что мы считаем ее пустой, развратной, бессмысленной и коснеющей в неверии и невежестве, раз ей нельзя предлагать ничего не прожеванного прежде цензором. Мы не усматриваем здесь любви к народу и заботы о его благе».
Мильтон не призывал к вседозволенности при печатании книг, и даже предлагал, если требуется, осуждать и арестовывать книги, как и людей. Его возмущала предварительная тайная цензура, «идея надзора, выползшая из недр инквизиции». Ему представлялось святотатством и оскорблением человеческого достоинства самозванное право церковников перемалывать, просеивать, промывать и урезать духовную пищу:
«…ибо книгу нельзя считать неодушевленной вещью; в ней сокрыты жизненные силы, способные проявить себя в той мере, в какой эту способность обнаруживает создавший ее гений — нет, больше того, — в ней, как в фиале, хранится чистый и крепкий раствор того живого интеллекта, который вскормил ее… Убить хорошую книгу едва ли не то же, что убить человека; убивающий человека губит разумное создание, образ божий; но тот, кто уничтожает хорошую книгу, губит самый разум, гасит светоч божественного образа». |