И самому Малюте не до гостя, он действительно отправился к государю...

   — Государь, не вели казнить, вели слово молвить...

Голос от волнения даже сиплый. Иван Васильевич с недоумением уставился на Скуратова: с каких это пор он так заговорил? Но понял, что разговор важный и тайный, махнул рукой, зовя за собой в молельню. Басманов только вздохнул, глядя вслед рыжему Скуратову, семенившему вслед за царём. Как ни ублажал Федька государя в опочивальне, как ни старались для него отец и сын, а не достичь того положения, которое невесть с чего у Скуратова. Какая же тайна связывала государя с этим рыжим палачом? Однако Басманов старался не задумываться, выяснять себе дороже...

Дверь в молельню закрылась особенно плотно.

   — Есть...

   — Где? — и спрашивать, о чём речь, нет смысла, оба прекрасно понимали.

   — В Торжке. Семья у него — жёнка и сын, мальчонка ещё...

Иван Васильевич замер, стоял долго. Малюта тоже замер, не дыша, боясь двинуть даже рукой.

   — Из Новгорода письмо есть, якобы от Пимена и лучших людей к полякам, чтобы под их руку встать. Знаю, что подложное, но сделано ловко. Пора Новгород и Тверь под себя брать, а меж ними и Торжок почистим, чтоб никто не сказал, что ради него идём. Готовь опричников. Только всё тайно, никто не должен ведать, куда и зачем пойдём, и про Новгород тоже. Не то потом ещё десять лет по всей Руси искать будем.

Мороз в декабре стоял нешуточный, птицы на лету мёрзли, деревья по ночам трещали. Только это и спасало Русь от полной погибели, потому как снова по земле мор чумовой страшный гулял. В который раз уж привозили купчишки заморские эту гадость, едва управлялся русский мороз за зиму с ней. А бывало, так косила, что города пустыми оставались.

Но и сейчас дороги опустели, тем паче государев приказ был попусту не шляться, чтобы мор за собой не тащить. Это было движущемуся опричному войску на руку, никто не мешал и весть о его движении разнести не мог. Иван Васильевич строго наказал всех встречных уничтожать, чтобы заразу не разносили, а уж о попутных и вовсе говорить нечего.

На подходе к Твери Иван Васильевич отправил Скуратова к бывшему митрополиту Филиппу благословения на разбой просить. Знал, что не даст, понимал и то, чем дело кончится, но он хорошо помнил, что Филипп проклясть может. Малюта справился как надо. Вроде и не убивал старца, тот от духа печного угорел, царь даже попечалился, что слишком душно в обители топят, как бы ещё кого излишней жарой не уморили...

Руки были развязаны, Тверь откровенно ограблена, с ней расправились споро и деловито, вымели всё подчистую. Пока Скуратов с Филиппом разбирался, опричники округу будто вымели, забрав всё путное, а тех, кто пробовал сопротивляться, отправив к праотцам.

Следующим был Торжок Удивительно, но к нему подошли почти тихо. Крайние избы совсем засыпаны снегом, синие дымки едва видны из сугробов. Собак не обманешь, какой бы ни был мороз, а нюхом чужаков учуяли, забрехали из подворотен. Перебить бы, но Скуратов показал, что не до того.

Город взят в кольцо, чтобы ни одна живая душа не убежала, а царь с верным псом отправились в местную тюрьму, где содержались пленные, взятые у литовцев и крымских татар. Татарские пленники были знатными мурзами, а потому им оставлены длинные ножи, чтоб уж совсем не позорить. Вот уж чего не ждал Малюта, так это оказанного сопротивления.