Только один человек знал, что это за дума. Знал, но помочь ничем не мог.

Снова и снова разводил руками Малюта Скуратов:

   — Нет, государь...

Кажется, уже пол-России по человеку перебрали, сквозь опричное сито просеяли, но Георгия не нашли. Иногда закрадывалась мысль, что нет его вовсе, мало ли что могло за столько времени с человеком случиться... Но Иван Васильевич стоял на своём:

   — Есть! Нутром чую, что есть. Ищи!

Скуратов искал. Но на сей раз царь позвал к себе в тайную молельню, озабоченный явно не собственными грехами.

И верно, стоило плотно закрыть дверь, как огорошил заявлением:

   — Не там ищешь!

У Малюты не просто похолодело на сердце, оно обмерло:

   — Дак как же, государь? Где велено, людишек перебираем.

   — Он не станет ноне в тайниках отсиживать, не мальчик, чай. По Руси измена множится, дай волю, бояре один за другим прочь побегут, только потому и не бегут, что земли у них здесь да пойманными быть боятся.

Малюта чувствовал, что не ради него говорит это государь, Иван Васильевич вслух рассуждал сам с собой, точно выговаривал то, что в мыслях накопилось. Наверное, так и было, а потому молчал верный пёс, только слушал.

   — Откуда проще всего за границу бежать, чтобы на нас чужую помощь привести?

   — Из Полоцка...

   — Не-ет... От литовцев мы всегда неприятностей ждём, как и от Девлет-Гирея. А ежели ждём, значит, готовы отбиться. Пусть захватывают город, другой, мы снова отобьём, в ответ чего захватим. Хуже, когда внутри измена. Самое страшное — это коварство, от него защиты нет, понимаешь это? Когда уж ясно станет, что коварством побеждён, то сопротивляться поздно. Старицких нет больше, один он остался, значит, пора и ему тоже... Откуда может этот змей выползти? Откуда и не жду, но если его рядом не оказалось, значит, сидит там, где силу свою чувствует. А сильным остался только Новгород с его землями. И удобным во всём, и своих сил немало, и помощь есть откуда взять.

Скуратов ахнул:

   — Да ведь в Новгороде Пимен?! И смирные они...

Царь почти забегал по маленькой молельне, из-за широкого шага полы его длинного кафтана распахивались, задевали Скуратова. Но тот не шелохнулся, даже не отступил дальше к стене, настолько поразили Малюту слова государя. Мысли одна другой быстрей мелькали в голове. Хотелось сказать, что Новгород опричников не потерпит, можно людишек положить зря, да и как там перебирать?

   — С чего Пимен так в митрополиты рвался? Не с того ли, чтоб сподручней меня было убрать?

Это была уже нелепица, но Григорий Лукьянович не привык даже задумываться над словами государя. Если сказал Иван Васильевич, значит, так и есть! Решился наконец верный пёс спросить:

   — В Новгороде людишек перебрать, государь?

   — Нет! Он не там, город хоть и большой, а там на виду был бы. Он где-то ближе... Отправь ловких в Тверь, да таких, чтоб никто ничего не заподозрил. Пусть всех Георгиев переберут, всех поимённо.

Он остановился, чуть постоял, а потом усмехнулся:

   — А в Новгород вместе пойдём, позже. Новгород силён против Москвы, слишком силён. Бил их дед, да не добил.

   — Спалить?

   — Нет, но разорить так, чтоб впредь супротив Москвы головы поднимать не смели ни в торговле, ни в чём другом.

Только к декабрю к Малюте примчался какой-то человек, по виду и не опричник, из тех, что шныряют по городам и весям, свою выгоду во всём ищут, а чем занимаются, и не сказать, то приторговывают чем-то, то слухи распускают.