Успокоившись, он дотянулся до пряжки ремня безопасности и аккуратно пристегнул Ингу к сиденью. Затем, помедлив, одернул на ней платье, натянув на колени подол. Полдела сделано, оставалось довести затею до конца, а для этого следовало пошевеливаться: время пошло в тот самый миг, как Инга перестала сопротивляться, погрузившись в глубокий наркотический сон.

„Тридцать восемь минут, — твердил он про себя, поворачивая ключ в замке зажигания. — От силы, сорок. Успею? Должен успеть!“

Несмотря на спешку, по городу он ехал аккуратно, старательно соблюдая скоростной режим, и, только миновав Кольцевую, дал машине волю. Впрочем, дать волю его дряхлому драндулету означало просто-напросто позволить ему остановиться, так что волю Олег дал не столько машине, сколько своей правой ноге, давно зудевшей от нестерпимого желания до отказа вдавить в пол педаль газа. Так он и поступил; двигатель злобно взвыл под куцым капотом, стрелка спидометра неохотно поползла по шкале, надолго замирая на каждом делении: 90, 95, 100… 120, 130, 135…

Разогнав свое дребезжащее корыто до ста сорока километров в час, Олег решил остановиться на достигнутом и лишний раз не искушать судьбу. На такой скорости машина скверно слушалась руля, на каждой кочке высоко подпрыгивая в воздух и не торопясь вернуться на дорогу. Ему вовсе не улыбалось подохнуть в кювете, не будучи уверенным, что Инга умерла вместе с ним. Автомобильная авария — разновидность русской рулетки; он же хотел действовать наверняка> спокойно, без истерики — не сходящий с ума от глупой ревности Отелло, но печальный палач, приводящий в исполнение суровый, но справедливый приговор.

Он успел. Тридцать восемь минут — Олег следил за временем по часам, вмонтированным в приборный щиток машины, — истекли, когда он уже свернул с шоссе на лесной проселок. Он ударил по тормозам, и машина послушно замерла, взметнув в воздух густое облако пыли из-под колес. Облако медленно догнало машину и накрыло ее, окутав грязно-желтым саваном. Олег дотянулся до бардачка, откинул крышку, на ощупь нашел среди копившегося годами хлама моток скотча и перочинный нож, захлопнул бардачок и выпрямился.

Инга начала приходить в себя, когда Олег уже заканчивал. Она глубоко вздохнула, потом ее ресницы затрепетали. Ее глаза открылись. Какое-то мгновение они были пустыми и бездумными, а потом вдруг сузились, потемнели — она вспомнила.

Она рванулась изо всех сил, но было поздно — липкая лента держала крепко. Порвать ее было невозможно, Олег проверил это на себе.

— Мразь! — выплюнула она, с ненавистью глядя на него сквозь спутанную завесу упавших на лицо волос. — Что ты задумал?

— Ты обязательно об этом узнаешь, — пообещал он, без спешки извлекая из кармана коричневый аптечный пузырек. — Только ты и я, и больше никто на всем белом свете… Это будет наша маленькая тайна.

— Немедленно развяжи меня! — потребовала она. В ее голосе звенел испуг, и Олег сдержал снисходительную улыбку. Если бы она знала, что ее ждет, то вряд ли смогла бы говорить членораздельно. Нет, она просто визжала бы, как свинья под ножом, отчаянно, без слов, на весь лес… — Учти, тебе это даром не пройдет! Не думай, что я стану молчать!

— Я как раз думаю, что станешь, — возразил Олег, расправляя на ладони чуть влажноватый платок. — Поверь, я сумею тебя уговорить никому ничего не рассказывать.

— Я ничего не скажу, если ты меня немедленно отпустишь. — Она повернула голову, увидела подступающий вплотную к дороге густой, забрызганный высохшей грязью из-под колес, чахлый подлесок и быстро поправилась: — Если ты отвезешь меня домой.

— Нет, — сказал он, медленно свинчивая крышку с пузырька, который держал на коленях.