— Слушай, дорогой, что за погода? — пожаловался Рубен Ашотович, не проявляя никакого интереса к только что сделанному Ярцевым сообщению. — Жарче, чем на Кавказе, дышать совсем нечем, э? Я потный весь, честное слово, а во всем здании ни одной душевой кабины! Безобразие, слушай!

— Да, — промямлил уязвленный Ярцев, осознав, что его фокус не удался. — Так вот, насчет этой рукописи…

— А, да-да, — сделав вид, что спохватился, произнес Акопян. — Так что за рукопись, э? Пригодится нам?

— Вряд ли, — сказал Ярцев. — Мы ведь не публикуем рассказы. Просто вы просили отследить определенный сюжет, вот я и отследил.

— А это точно то, о чем я тебя просил?

— Во всяком случае, очень похоже. Вы ведь сами наверняка не знаете, что вам нужно.

— Тоже правильно, дорогой. Хорошо, вези его сюда, я сам посмотрю.

Ярцев явился через полчаса. Был он худой и какой-то заморенный — не человек, а живое свидетельство того, что, помимо духовной пищи, людям порой все-таки требуется обыкновенная еда. Данный же экземпляр Homo sapiens питался в основном кофе, сигаретами и печатными текстами, что совсем не шло ему на пользу. По сравнению с ним стокилограммовый, смуглый и шумный Рубен Ашотович казался весьма полнокровным и жизнерадостным.

Шагнув к столу, Ярцев положил перед Акопяном тощую пластиковую папку с рукописью и, повинуясь взмаху толстой, заросшей черным волосом ладони, опустился в глубокое кресло для посетителей, стоявшее с другой стороны стола.

— Что-нибудь стоящее? — спросил Акопян, положив ладонь на папку, но не спеша извлекать содержимое.

Ярцев пожал костлявыми плёчами, готовыми, казалось, прорвать ткань клетчатой рубашки.

— Трудно сказать, — ответил он. — Во всяком случае, коммерческой отдачи я бы не ждал.

— Почему?

Как всегда, когда разговор шел о деле, цветистое восточное красноречие покинуло Рубена Ашотовича и даже его кавказский акцент почти не чувствовался.

— Почему, э? Если человек может написать хороший рассказ, почему бы не попросить его написать для нас хороший роман? Он обрадуется, клянусь! Я бы на его месте обрадовался.

Ярцев с сомнением покачал головой, задумчиво потащил из нагрудного кармана рубашки мятую пачку сигарет, но тут же, спохватившись, отнял руку.

— Кури, дорогой, не стесняйся, — разрешил Рубен Ашотович, подвигая к нему девственно чистую пепельницу.

Ярцев закурил с благодарным кивком, выпустил под стол длинную струю дыма и ткнул указательным пальцем в переносицу, поправляя очки с толстыми, как бутылочные донышки, стеклами.

— Он обрадуется, — произнес Ярцев с прежним сомнением. — Может быть. А может быть, и нет. Наши условия ведь далеко не всех устраивают, Рубен Ашотович. И потом, вы же знаете этих авторов: за плечами ни одной публикации, а гонорары ему подавай, как у Хемингуэя. Но это все так, к слову. Дело в том, что он вряд ли способен написать хороший роман — хоть по собственной инициативе, хоть под заказ. Это одноразовый писатель.

— Э? — удивился Акопян. — Одноразовую ручку знаю, одноразовую зажигалку знаю, одноразовую даму тоже знаю, и не одну, а одноразовый писатель — что такое? Впервые слышу.