— Слушаю, э? — неприветливо бросил он в микрофон, брезгливо оттопырив толстую нижнюю губу.

— Здравствуйте, Рубен Ашотович, — послышался в наушнике знакомый молодой голос. — Это Ярцев вас беспокоит.

— А, Коля-джан! — сразу сменив гнев на милость, расплылся в неискренней улыбке Рубен Ашотович. Он еще не отошел от своих сердитых мыслей, и потому улыбка его была процентов на восемьдесят притворной, вызванной только лишь привычным нежеланием срывать свое дурное настроение на людях, которые ни в чем перед ним не провинились. Рубен Ашотович никогда не третировал подчиненных понапрасну, зато те, кто действительно того заслуживали, всегда имели возможность в полной мере ощутить на себе всю ураганную мощь его восточного темперамента. — Рад тебя слышать, дорогой! — продолжал Рубен Ашотович. Гнев его понемногу уходил, да и звонивший был человеком нужным, добросовестным и труднозаменимым. — Что хочешь, э? Только зарплату не проси, ладно? Ты вчера получил, я знаю, сам ведомость проверял.

— Это по поводу вашей просьбы, — сдержанно ответил собеседник, давно привыкший пропускать мимо ушей неуклюжие шутки своего работодателя.

— Моей просьбы? — изумился Рубен Ашотович. — Какой просьбы, э? Что такое просил, когда просил? Что хотел, почему? Ничего не помню, слушай! Опять меня разыгрываешь? Нехорошо над старым человеком шутить, Коля-джан!

Рубен Ашотович Акопян вовсе не был стар — минувшей зимой ему исполнилось всего-навсего сорок шесть лет, — но любил иногда на людях пожаловаться на возраст и связанную с ним немощь, которой на самом деле не испытывал. Это казалось ему отменной шуткой; еще смешнее было то, что некоторые деловые партнеры, особенно недавние, не успевшие узнать его как следует, на эту шутку покупались и всерьез полагали Акопяна старым горным бараном, неизвестно каким путем затесавшимся в серьезный бизнес. Порой такое заблуждение служило ему очень недурным подспорьем в делах: тот, кто считает тебя дураком, сам неизбежно начинает делать глупости и выбывает из игры раньше, чем успевает осознать, что с ним произошло.

Впрочем, человек, который звонил Рубену Ашотовичу в данный момент, знал его как облупленного. Человека этого звали Николай Ярцев, и в издательстве Акопяна он занимал полуофициальную должность литературного эксперта. В его обязанности входило прочтение всех поступающих в адрес издательства рукописей и вынесение окончательного приговора: стоит возиться с новым автором или не стоит, даст прибыль та или иная книга или не даст. Никакого специального образования Ярцев не получил, зато имел безошибочное чутье, отменный вкус и, главное, страстно любил чтение — так любил, что мог читать круглыми сутками, нисколько при этом не уставая. Словом, человек он был уникальный, ежегодно экономил Рубену Ашотовичу огромные деньги, которые, не будь его, были бы пущены на опубликование всякой убыточной белиберды, и потому Акопян берег его как зеницу ока, а также холил и лелеял, как любимую машину.

— Да какие шутки, Рубен Ашотович! — нетерпеливо воскликнул Ярцев на том конце провода. — Помните, вы меня просили последить за почтой? Ну, насчет рукописи про несчастную любовь…

— Э! — воскликнул Акопян. — Совсем забыл, слушай! Вай, старый стал, совсем глупый стал, все забываю, слушай… Так что там у тебя с этой рукописью, Коля-джан?

— Кажется, есть, — сказал Ярцев и выжидательно замолчал.

Пользуясь тем, что собеседник его не видит, Рубен Ашотович хитро ухмыльнулся. У каждого человека есть свои маленькие слабости. Ярцев, например, начитавшись умных книжек, слегка помешался на психологии и теперь почти непрерывно экспериментировал в этой области. Вот и сейчас он просто так, явно от нечего делать, пытался заставить Рубена Ашотовича плясать под его дудку и в заранее рассчитанный момент произносить заранее запрограммированные им, Ярцевым, реплики.