– Это верно, – согласился Семен, поднимаясь. Он расправил плечи, прищурился, глядя на солнце, опускавшееся за реку, и добавил на русском: – Верно, брат. Восток – дело тонкое…

    * * *

    Лодка, подгоняемая ударами весел, неторопливо скользила вверх по течению под мерный ритм, в котором плеск воды сменялся протяжными выдохами гребцов. Фармути был самым холодным месяцем в Та-Кем; от реки веяло прохладой, а в ее зыбком текучем зеркале отражался небосвод – тысячи мерцающих огней, что складывались в знакомые созвездия с еще непривычными именами: Бычья Нога – Большая Медведица, Бегемотиха – Малая, Сах – Пояс Ориона, Нерушимая звезда – Полярная… Небеса и воды сияли праздничным ночным убранством, а берег был уже темен и тих, только чернели в слабом лунном свете неясные контуры храмов: впереди – Ипет-ресит, а за приподнятой кормой, где устроились Семен и его молчаливый провожатый, – Ипет-сут. Когда-нибудь только они останутся здесь свидетелями прошлого, мелькнула мысль; город исчезнет, стены его зданий из непрочного кирпича рухнут, оплывут и превратятся в пыль, а ветры развеют ее над рекой и пустыней. А то, над чем не властно время, будет называться по-другому: южное святилище – Луксор, северное – Карнак…

    Все – иллюзия, все – прах и тлен, и только камень сопротивляется неумолимой поступи тысячелетий. Камень надежен, думал Семен, и только камню можно верить, вложив в него свои чувства и страсть, боль и радость, надежды и помыслы; камень не обманет, не исказит их, как переменчивое слово, но пронесет нетленными сквозь бесконечный хоровод веков. И те, безмерно далекие, еще не родившиеся на свет, увидят запечатленное в камне и молвят: это прекрасно! Камень мертв, однако дарит жизнь или, как минимум, хранит ее мгновение, увековеченное резцом, – что может быть волшебней и чудесней? Лишь вера в то, что в изваянии живет частица человеческой души…

    Мысль текла, как плавный неутомимый Хапи, стремящийся к Великой Зелени, пока не проскользнули мимо громада Ипет-ресит, а за нею – деревья и темные стены царской резиденции. Этот дворец Семен узнал даже в бледном свете нарождавшегося месяца: по четырем его углам стояли квадратные башни, увенчанные пилонами и шпилями из азема [20] . Металл облицовки переливался и сиял, будто в ночных небесах вдруг появились еще четыре луны – верный знак для корабельщиков, заметный даже ночью.

    Сообразив, что лодка не сворачивает к берегу, Семен покосился на провожатого. Тот сидел, спокойно скрестив руки; голубая бирюза поблескивала на его запястьях.

    – Разве мы плывем не сюда?

    – Нет.

    – Это – Великий Дом, – Семен кивнул в сторону шпилей, сиявших над черными кронами деревьев.

    – Да.

    – И ты – его посланец?

    – Да.

    – Но здесь мы не остановимся?

    – Нет.

    – А где же?

    – В Доме Радости, – буркнул воин и запечатал уста, будто сосуд с драгоценным вином из Каэнкема.

    Семен глубоко вздохнул. Дом Радости… Кажется, загородный дворец, подальше от Уасета, поближе к Южному Ону… Инени что-то рассказывал о нем… Построен лет десять назад, еще в правление первого Джехутимесу – роскошный сад, пруды, каналы и тростниковые заросли, царский охотничий заповедник… Дар фараона любимой дочери…

    К ней, пожалуй, и везут, решил Семен, представив куклу в блистающем золотом платье и пышном парике.