– Я не видел. Начинаю думать, что женщина мертва, а у него мания возить с собой ее тело, – предположил певец Гиппомедонт.

Сеговак, будто внезапно проснувшись, добавил:

– Если эта несчастная на самом деле мертва, то скоро мы об этом узнаем.

– Если только он ее не засолил, как засолили дядю госпожи Коринны – заметил Гиппомедонт. – Я знал одного человека, который настолько любил труп, что…

Музыкант замолчал, заметив Ифбаала, трусившего мимо них на взятом внаем осле. Капитан ехал, низко склонив голову, а с лица не сходило обычное озабоченное выражение.

– Он отправился в город к купцу, торгующему соленой рыбой.

На этот раз путешественники остановились в хорошей гостинице с отдельными комнатами для женщин. Сидя в таверне гостиницы, Гиппомедонт настроил лиру и запел чистым тенором.

Художник, заполни мою неясную пустоту,

О Родосский мастер,

Приди, нарисуй мою возлюбленную, которой нет,

Такой, как я ее опишу:

Нарисуй ей волосы, черные и блестящие,

И если краски будут точны,

Попробуй создать ее.

Пусть она благоухает ароматной росой,

А под тенью волос нарисуй ее

Алебастровое чело,

Черные брови пусть лягут дугой…

Певец послал по рядам свою шляпу, и в этот момент в дверях показался капитан Ифбаал.

– Завтра мои люди могут поспать подольше, – как всегда грубовато произнес он. – На рассвете, когда откроется рынок, пополним запасы рыбы, а потом сразу же отплываем. Не опаздывайте!

Утреннее солнце теплым светом заливало агору [38] Велии, где торговцы пирогами и кровяной колбасой раскладывали на прилавках свой товар, продавцы жареных орехов и горячей душистой воды разжигали свои жаровни. Торговцы раскладывали на прилавках товары; распевались, подготавливая свои голоса к дебатам, ораторы; нищие тянули свои жалостливые просьбы, предсказатель судьбы приготовил изрядно потрепанный череп и прочие магические атрибуты. Разминался жонглер, подкидывая мячики, а хозяин дрессированного медведя завтракал вместе с питомцем буханкой хлеба.

Три философа неистово спорили о различиях между Тем, Чтобы Быть и Тем, Чтобы Стать, а также о множественности или единстве Истинного Бытия. Их окружала восторженная толпа любопытных, среди которых стоял и кельт. Сеговак, одетый в клетчатую юбку и блузу, слушал, раскрыв рот от изумления. Зопирион с Коринной и ее оставшимися двумя слугами возвращались с акрополя, где они бегло осматривали храмы. Несколько ребятишек признали в них чужеземцев и принялись громко выпрашивать деньги, протягивая ладошки.

– Убирайтесь, – прикрикнул на них Зопирион и тут же повернулся к Коринне: – Моя дорогая, почему ты плачешь?

– Они напомнили мне моего маленького Ахирама. Как мне убедить тебя помочь спасти его?

– Не мучай меня, пожалуйста! Я сделаю для тебя все, что в моих силах, но ты же знаешь, я дал слово!

– Обещания дают для того, чтобы их нарушать.

– И тебе, и всем остальным? Я не такой человек… Эй, Сеговак, не лучше ли нам вернуться на корабль?

– Значит, идем, о юный господин, значит, идем, – будто пробудившись ото сна, произнес кельт. Мудрая женщина вела такие прекрасные речи, а я не понял ни слова из них. Скажи мне, заложен ли в подобных великолепных речах хоть какой‑то смысл? Или их заводят после того, как наслушаются речей других сумасшедших, как я сейчас?

– Именно об этом они и спорили: реален или нет предмет их дискуссии. Но раскрою тебе секрет. Это – работа на публику, почти как поединок, в котором противники заранее сговорились. Здесь никто даже не будет ранен.