|
Вот именно. Все ему омерзительны. А пуще всего прокурор с закрученными усиками, который иногда отпускал остроту, следя за реакцией дам, и произносил цветистые фразы об обществе и долге, не спуская глаз с журналистов. Чем занимались все эти люди дома и вне дома? Свидетели шли непрерывно, как текущая из крана вода. Под конец их оставалось еще тридцать, и никто не знал, что с ними делать. Наступил третий день суда. А назавтра было воскресенье. Решили, что пора кончать. Все заспешили. Свидетелей лишь приводили к присяге, ничего у них не спрашивая. Суд завершался наспех. Среди всей этой сумятицы только один Малыш Луи оставался спокоен, глядя на все с презрением. В какие-то минуты он мысленно был так далек от зала суда, что даже пожалел, что в Поркероле не отдал служанке кольцо: по крайней мере, его не передали бы после обыска в канцелярию суда. Малышу Луи было всего двадцать пять. Он изредка поглядывал на присяжных и хмурился, потому что в глубине души у него таился страх перед смертной казнью. Разве адвокаты не врали, как и все остальные, когда говорили ему о пяти или десяти годах? Все врали. А теперь все поздравляют друг друга. В присутствии Малыша Луи, которого обвиняли во всех смертных грехах, они испытывали потребность восхищаться неподкупностью, профессиональным долгом и проницательностью друг Друга. А ведь они знали, что дело липовое, что по главному вопросу, единственному, с которым следовало считаться - вопросу об убийстве жалкой Констанс Ропике, - них не было доказательств, не было даже трупа. И тогда они стали нагромождать предположения, накапливать версии о кражах, домах терпимости, подозрительных связях и порочных наклонностях. - Не считаете ли вы, что хорошо бы... Но Малыш Луи резко оборвал и адвоката: - Мне от вас худо. Когда прокурор произносил обвинительную речь, у него был такой вид, словно после каждой фразы он ждал аплодисментов. Потребовав для Малыша Луи смертной казни, он весь побагровел, и на его лысине выступили капельки пота. Закончив, прокурор выпил стакан воды. Выступил адвокат. За ним второй. Малыш Луи смотрел на толпу, заметно погустевшую за счет неизвестно откуда появившихся людей, толпу, которая образовала плотную, склеенную потом массу. Когда присяжным были поставлены вопросы, пробило восемь, и пришлось зажечь лампы. У адвокатов не хватило времени для своего подзащитного. Они бегали в разные стороны, от журналиста к журналисту, и о процессе речь уже не заходила. - Когда вы едете? - Не сейчас. Пообедаем вместе? - Надо прежде передать по телефону заметку. - Двадцать лет. Я предсказывал это уже в первый день. - Вы уверены? Стоило ли в течение года заставлять работать весь этот сложный механизм, вызывать отовсюду людей, приводить их к присяге, заполнять бисерным почерком восемьсот листов дела и бланки с удостоверенными подписями, чтобы в итоге прийти к такому обману? - Ты тоже с Севера? - спросил Малыш Луи одного из конвоиров. - Из Валансьена. - Я родился на Севере, но никогда туда не возвращался. А ездил не дальше Лиона. Малыш Луи старался не думать о том, что именно в эти минуты совещаются присяжные. К чему ломать голову? Разве все не состряпано заранее? Потому Плюгавик так ничего и не сказал. |
