Он прокрался вдоль желтого борта к входной дверце. Она была открыта. Чарли рывком вскочил на ступеньки.

— A-а! Всем стоять! Выключите этот чертов гудок, или я…

Мальчишка, сидящий на водительском месте и нажимавший обеими руками на гудок, повернулся к нему и жутко осклабился. Это был Ричи Боддин. Чарли почувствовал, как внутри его что-то оборвалось. Он был белым — белым, как простыня — кроме черных углей глаз и губ, которые были ярко-красными.

И его зубы…

Чарли Родс поглядел в салон.

Неужели там Майк Филбрук? Оди Джеймс? Боже, здесь и сыновья Гриффена! Хэл и Джек, сидят рядом, в волосах у них солома. Но они никогда не ездили в моем автобусе! Мэри Грегсон и Брент Тенни, прижавшиеся друг к другу. Она в пижаме, он в синих джинсах и фланелевой рубашке, вывернутой наизнанку, словно он забыл, как надо одеваться.

И Дэнни Глик. Но — о Боже! — он ведь умер; умер уже давно!

— Эй, — сказал он онемевшими губами. — Ребята.

Теннисная ракетка выпала из его рук. Раздался лязг, когда Ричи Боддин, продолжавший ухмыляться, нажал на рычаг, закрывающий переднюю дверь. Теперь все они встали со своих мест.

— Нет, — сказал он, пытаясь улыбнуться. — Ребята… вы не поняли. Это же я. Чарли Родс. Вы… вы, — он поднял руки, показывая, что в них ничего нет, и начал отступать, пока не уперся спиной в ветровое стекло.

— Не надо, — прошептал он.

Они, ухмыляясь, подходили ближе.

— Прошу вас, не надо.

Они бросились на него.

Энн Нортон умерла во время краткого пути с первого этажа больницы на второй. Она содрогнулась, и из ее рта брызнула тоненькая струйка крови.

— Все, — сказал один из санитаров. — Выключайте сирену.

Еве Миллер снился сон.

Это был странный сон, очень реалистический. Пожар 51-го пылал под равнодушным небом, цвет которого менялся от бледно-голубого на горизонте до раскаленной белизны над головой. Солнце сверкало на нем, как начищенная медная монета. Повсюду пахло гарью; люди забросили дела и толпились на улицах, глядя на юго-запад, за луга, и на северо-запад, за лес. Дым стоял в воздухе все утро, но к полудню за фермой Гриффенов уже можно было разглядеть танцующие языки пламени. Раздувавший пожар западный ветер засыпал весь город белесым пеплом, похожим на ранний снег.

Ральф во сне был жив и пытался спасти их лесопилку. Но все перемешалось: там был и Эд, а с ним она встретилась только осенью 54-го.

Она смотрела на пожар из окон спальни, и она была обнаженной. Откуда-то к ней протянулись руки, грубые загорелые руки на фоне ее белой кожи, и она знала, что это Эд, хотя не видела даже его отражения в стекле.

«Эд, — попыталась она сказать, — не надо. Еще рано. Еще нет девяти».

Но руки настойчиво скользили по ее животу, потом поднялись вверх и уверенно обхватили за груди.

Она попыталась сказать, что окно открыто, и любой, проходящий по улице, может обернуться и заметить их, но слова замерли у нее в горле, и вот уже она чувствовала, как его губы касаются ее рук, плеч и наконец с вожделением припадают к основанию шеи. Тут он укусил ее, больно, до крови, и она опять попробовала возразить: «Не оставляй следов, Ральф может заметить…»

Но возражать было невозможно, да ей и не хотелось. Ее уже не заботило, что кто-нибудь увидит их объятия.

Глаза ее мечтательно смотрели на огонь, пока его губы и зубы плясали над ее шеей, и дым теперь был черным, черным, как ночь, затмевающим раскаленное добела небо, превращающим день в ночь.