Она слышала голос Мэтта и чьи-то ужасные слова: «Я приду, когда, ты уснешь, учитель». В голосе, произнесшем их, было не больше человеческого, чем в собачьем лае.

Она поднялась наверх, заставляя себя преодолевать ступеньку за ступенькой. Не помог даже свет, горящий в коридоре. Мэтт лежал без движения там, где она его оставила, хрипло, прерывисто дыша. Она расстегнула две верхних пуговицы его рубашки и дыхание немного облегчилось. После этого она зашла в комнату для гостей, чтобы взять одеяло.

Там было холодно. Окно распахнуто. На кровати лежал только матрас, но в шкафу виднелась стопка одеял. Когда она повернулась туда, что-то блеснуло по полу в лунном свете, и она нагнулась, чтобы поднять этот предмет. Она немедленно его узнала. Кольцо выпускника Камберлендской объединенной высшей школы. Ни внутренней кромке инициалы: МКР.

Майкл Кори Райерсон.

Глава десятая. Город (3)

Город знал о темноте.

Он знал о темноте, наступающей, когда земля поворачивается к солнцу другой стороной, и о темноте человеческой души. Город — это соединение трех частей, больших, чем просто части. Город — это люди, которые в нем живут; это здания, возведенные для жизни или для дел; это его земля. Люди — англо-шотландцы и французы. Были, конечно, и другие — горстка, подобно щепотке перца в солонке, но их было немного. Этот плавильный котел переплавил лишь несколько элементов. Дома здесь строились в основном из дерева. Большинство их, неизвестно почему, имело ложные фасады, но люди знали, что кроется за ними, как знали, что Лоретта Стэрчер носит накладной бюст. Земля состояла из гранита, покрытого тонким слоем плодородной почвы, и пахать ее было тяжелым, неблагодарным трудом. Борона выгребала наружу большие куски гранита и ломалась о них. В мае, когда земля подсыхала, вам с вашими сыновьями приходилось раз десять вытаскивать из нее камни, прежде чем пахать, и складывать их в большие кучи. От этой работы грязь застревала под ногтями, и пальцы делались толстыми и нечувствительными, и все равно, пройдя не больше двух рядов на тракторе, вы обязательно ломали одно из лезвий. И заменив лезвие, пока ваш старший сын держит борону, вы слышали, как над вашим ухом кровожадно пищит первый москит, и думали, не этот ли звук слышат безумцы перед тем, как убить своих детей, открыть газовый кран или вышибить себе мозги выстрелом из револьвера; а потом потные пальцы сына соскользнут, и лезвие, которое вы держите, врежется вам в руку, и вам захочется бросить все это, пойти напиться или отправиться в закладной банк и объявить о своем банкротстве, но даже в этот момент вы любите землю, хотя ненавидите ее и знаете о темноте. Земля держит вас, и дом держит, и женщина, в которую вы влюбились еще в школе (только тогда она была девочкой, и вы ничего не знали о девочках, кроме того, что вам хочется одну из них, и потом вы влюбились в нее, а она в вас, и никто уже не мог разобраться в этой путанице), и дети вас держат, дети, которых вы сделали в скрипучей двухспальной кровати. Вы с ней делали детей после заката, в темноте — шестерых, семерых, а то и десятерых. Вас держит банк, и машина, и магазины Сейрса в Льюистоне и Джона Дира — в Брансуике. И еще вас держит город, который вы знаете так же хорошо, как форму груди своей жены. Вы знаете, кого вы встретите в магазине Кроссена, если зайдете туда днем, и знаете, кто с кем спит, даже до того, как они сами это узнают; как Реджи Сойер знал это о своей жене и парне из телефонной компании; вы знаете, куда ведут дороги, и куда вы пойдете в пятницу с Хэнком и Нолли Гарденером выпить пива. Вы знаете, как пройти в апреле через болото и не замочить ног. Вы знаете все. И все это знает вас; знает, как вы устало сползаете с сиденья трактора, когда закончена дневная пахота; и как на сердце у вас появляется опухоль, о которой доктор говорит, что это просто киста; и как вы считаете в уме расходы за прошлый месяц.