— Ты будешь вставать или нет? — спросила Наташа. — В четыре часа заедет Мамс. Поедем на дачу.

— Когда, ты сказала, будет приговор? — спросил я Наташу, опуская Юлкины письма на газету со статьей «Убийство на Новодевичьем пруду».

— Завтра.

— Значит, сегодня я никуда не поеду, — сказал я, — и… завтра я тоже никуда не поеду, — сказал я.

— Имей в виду, что тебе на суд нельзя, доктор категорически запретил. Мы с мамой тебе все расскажем.

— Слушай, — сказал я, — ты не ощущаешь отсутствия одного нашего общего знакомого?..

— Какого знакомого? — спросила Наташа.

Мне не хотелось называть фамилию Гронского, и поэтому я сказал:

— Это неважно. Дело не в фамилии. Дело в ощущении. Ты не ощущаешь чьего-либо отсутствия?

— Да где отсутствия? — спросила Наташа.

— Везде, — пояснил я, рисуя при этом пальцем в воздухе шар.

— Я не ощущаю.

— А я ощущаю, — сказал я, — вот странно… Его нигде нет…

Наташа присела ко мне на постель. Уткнулась в роль и стала учить ее.

— Слушай, — сказал я, — там у тебя на роли написано… Как там у тебя написано про «плакать»?..

— «Не плакать, не смеяться, а понимать», — прочитала Наташа.

— Глупости, — сказал я, — как можно?

— А как нужно? — спросила Наташа.

Я взял карандаш и переписал по-своему:

«И плакать! И смеяться! И понимать!»

— И плакать! И смеяться! И понимать! — вслух произнесла Наташа. Она повторила это несколько раз, потом замолчала, как бы повторяя это про себя, и сказала: — А я тебя первый раз в жизни не понимаю, вот уже час с лишним не понимаю, — она не отводила глаза от нераспечатанных Юлкиных писем.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ

В зале суда, где шло заседание по обвинению Умпы Г. М., Сулькина В. М. и Проклова В. С. в убийстве лебедя, был объявлен перерыв. И хотя судья и народные заседатели, прокурор, общественный обвинитель и секретарь удалились в специально отведенную для них комнату, суд продолжался на лестнице, в коридорах здания и даже на улице в раскаленной тени душного московского дня.

…Вы знаете, даже мой племянник Миша, он в третьем классе учится четыреста пятьдесят четвертой школы, и то написал письмо судье. Я его даже наизусть запомнила, я ему в письме ошибки поправляла: «Мне очень жалко лебедя Борьку. Он был очень ручной. Взрослые дяди схватили лебедя и живому свернули шею. Потом они положили его в авоську. Я уже не маленький, но я все равно заплакал».

— А я определяю подлеца по его отношению к раненому голубю и бездомной кошке…

— …Совершенно с вами согласен. Недаром, по выражению великого русского ученого Мечникова, ребенок тянется к живому биологически. Вы, вероятно, обратили внимание на то, что русские сказки, прививающие ребенку первые понятия добра и зла, так густо заселены зверятами…

— …Дам с собаками много развелось!

— Почему много? Если дама любит свою собаку…

— Сначала любят, а потом выбрасывают на тоску да на гибель. Вы видели, с каким ужасом мечется брошенная кошка, собака? Человеку, скажем, дали квартиру, а собаку, кошку хозяин, скажем, с собой не взял. Пусть бы этот хозяин хоть на минуту представил себе, что произошло.