МЭРИ. А другие раны?

ДЖОН БРАУН. Те зажили.

МЭРИ. Покажи мне.

^{Джон Браун садится и расстегивает воротник рубашки, открывая шею и плечи. Мэри осматривает раны, целует их — совершается поклонение святыне.}

ДЖОН БРАУН. Поцелуй меня в губы, Мэри.

^{Они целуются.}

Рубил меня, рубил молодой лейтенант, да так и не разрубил этот твердый орех. (Стучит по черепу костяшками пальцев). Рука господня направляла шпагу молодого лейтенанта — и вот я остался жив, чтобы до завтрашнего утра продолжать бороться.

МЭРИ. Дай мне куртку. Ее нужно починить и почистить.

^{Джон Браун снимает куртку и отдает ей. Они садятся. За разговором Мэри зашивает и чистит куртку.}

ДЖОН БРАУН. Я не печалюсь о том, что умру. Узы, связывающие меня с этим миром, понемногу ослабевают. Пусть я лучше умру за свое дело, а не просто покорюсь закону природы, как рано или поздно приходится всякому из нас.

МЭРИ. Я согласна с тобой.

ДЖОН БРАУН. Я целую жизнь посвятил борьбе, и господь позволял мне бороться до той минуты, пока не вырвал меч у меня из рук в Харперс-Ферри. Но в ту же самую минуту он дал мне взамен другое оружие — духовное. И что самое удивительное, Мэри, духовное оружие оказалось в тысячу крат страшнее.

МЭРИ. Промысл божий лучше твоих планов, иначе господь не помешал бы тебе исполнить то, что ты задумал.

ДЖОН БРАУН (скорбно). Но как я обманулся в самом себе! Какая была непростительная ошибка упорствовать, когда военная обстановка стала меняться не в мою пользу. Отчего я тут же не отступил, не ушел в горы?

МЭРИ. Мог бы Самсон разрушить храм филистимлян, не открой он Далиле, в чем таится источник его мощи?

ДЖОН БРАУН. Я верю: ничто из того, что я выстрадал и что мне предстоит еще выстрадать, не пропадет даром для дела божия и человеческого. Я верую в это. Я это знаю. Но я все же хочу спросить — я спрашиваю, — когда, когда же слуге и сподвижнику господню, когда смертному сподвижнику господа дано постигнуть сполна божий промысл, дабы служить ему столь же смиренно, но с большим разумением? (Помолчав, отвечает себе). Похоже, что откровение приходит только в последнюю минуту. Тяжко подчас торить свой путь и не извериться, великое нужно мужество, чтоб быть сподвижником господа.

МЭРИ (отдавая ему куртку). На, надень.

^{Он повинуется.}

В какой ты завтра будешь рубашке?

^{Он показывает. Она осматривает рубашку и опять принимается за шитье.}

Пуговица отлетает.

ДЖОН БРАУН. Мэри, ты очень меня порадуешь, если расскажешь немного о том, как идут у тебя дела на ферме, что хорошего, что плохого.

МЭРИ. Сена мы напасли вдоволь. Корове и лошади хватит до весны, а там на подножный корм.

ДЖОН БРАУН. Сено — это хорошо. Зимой сено покупать — разоренье.

МЭРИ. Горох совсем не уродился. Зато урожай на фасоль, картошки нарыли, да есть репа, есть морковь. Зиму прокормимся.

ДЖОН БРАУН. Это ты всегда умела. Спасибо за новости.

МЭРИ. Теперь я хочу у тебя что-то спросить. Почему ты не позволил, чтобы я приехала повидаться с тобой три недели тому назад? Ведь губернатор Уайз дал мне разрешение. И сегодня почему не хотел, чтобы я приехала?

ДЖОН БРАУН. Из-за расходов. (Отвечая на ее немой взгляд). На эту поездку уйдет все немногое, что у тебя есть, — а на что ты купишь муку, чтобы печь хлеб, на что купишь одежду к зиме себе и детям?

МЭРИ. Но разве для нас не утешение увидеться еще раз?

ДЖОН БРАУН. Мы заплатим за него в девять часов болью разлуки.