— А-а, понимаю. Ты, кстати, Боря, не попросил у них паспорт показать, вежливенько так, а?

— Делать мне было больше нечего, — солгал я.

— Зря-зря, такие вещи проверять надо. Вдруг они сотрудники компетентных органов. Возьмут тебя через час по обвинению в убийстве, как доигрывать будем?

— На Колыме доиграем, — буркнул я.

— Меня это не устраивает, Боренька. Я лояльный, законопослушный гражданин Российской Федерации. Судимостей не имел. И налоги плачу исправно. А ты сразу: «Колыма»… Вот и Леночка твоя говорит, что мне на Колыму нельзя. Верно, Леночка?

Не знаю, специально ли он таким вот образом сумел изменить направление беседы, но если специально, то проделал он это очень ловко. Меня опять затрясло, мысли перепутались, и стало уже вовсе не таким важным, кто убрал комитетчиков: он или некая третья-четвертая сила, о существовании которой, впрочем, успел сказать мне бородатый: «Герострат — ноль… другие…». Все отдалилось, я почувствовал, как снова превращаюсь в тупую торпеду, которая движется прямо и целеустремленно, только вперед, по уже кем-то намеченной, просчитанной согласно законам баллистики, траектории.

— Твой ход, — выдавил я, испытывая отвращение к самому себе.

— Ах да, я и забыл. Все ты меня, Борька-хитрец, отвлекаешь. Научили, небось, гроссмейстеры всякие, что шахматы — не только борьба высоких интеллектов, но и умелое использование слабостей противника. Как там было у классиков в «Двенадцати стульях», а? «Где моя ладья»? «Контора пишет»?

Как же, подумал я с ожесточением. Главный гроссмейстер в подобных трюках у нас ты.

— Ну ладно, — сказал Герострат, — потрепаться с тобой мне, конечно, всегда приятно, но нужно и честь знать. Мой ход такой: король Е8-F8.

— Ферзь Н3-Е6, — объявил я и замер, затаил дыхание, ожидая, как он ответит, потому что зависел от этого исход партии, результативность всей моей сложной комбинации: с минимумом жертв к победе. И хотя видел я уже, что Герострат не особый умелец играть в шахматы, но все-таки сомневался, а не раскусит ли он меня в самый последний момент, не уйдет ли в глухую оборону, заставив тем меня жертвовать десятком фигур, чтобы ее прорвать.

— Ха, — восхитился Герострат. — Ха-ха. Ты что, мне второго слона просто так отдаешь? Это неосторожно с твоей стороны, Боря, очень неосторожно. Я его, конечно, ем: ферзь F4-D2.

Я с трудом подавил вздох облегчения. И тут же снова (становится привычкой) себя одернул: ты до Герострата еще не добрался; прошлый раз так же думал, что он не успеет. Но ведь успел!

— Хоть ты и разрядник у меня, Боренька, но ошибки, смотрю, и ты способен совершать. Подарил мне слона, ферзь — королева твоя — под угрозой. Где-то ты просчитался. Ну ладно, ты пока подумай над следующим своим ходом, осмысли свое шаткое положение, а я тем временем со слоном разберусь. Кто у нас тут по списку слон?..

Пряча радиотелефон, я заметил, что руки у меня мокрые от пота, и пальцы оставляют на гладкой поверхности влажные разводы. Это тоже становится привычкой.

Еще одна беседа с Геростратом, и смотри, Игл, он успел тебя: сбить меня с толку, напугать, обозлить, заставил понервничать, а в результате выяснить для себя что-нибудь толковое тебе снова не удалось. Всей и пользы, что следующий свой ход и на шахматной доске, и в игре «сыщики-разбойники» я знаю. Вот только нужно еще успеть этот ход сделать…

Глава тридцать четвертая

У подъезда дома Люды Ивантер я появился в 17.23.

Огляделся украдкой вокруг.

Обыкновенный день. Люди, спешащие с работы, автомобили. На углу мальчишка шумно с выдумкой торгует газетами.