Лейла стояла и прикидывала, не сбежать ли ей снова. Дело для нее привычное.

— Хорошо, — заметил Перони доверительно, как бы не догадываясь о ее намерениях. — Если ты сунешь руку в карман моей куртки, — продолжал он, — то найдешь там перочинный нож. Он в небольшом кармашке, застегнутом на молнию. Теперь ты сможешь проникнуть туда.

Она колебалась около минуты, потом худенькая ручка нырнула в его пальто и тут же вернулась назад с ножом. И бумажником.

— Лейла.

Девочка плакала. Слезы катились по ее щекам.

— Не надо сейчас плакать, — умолял Перони. — Мне нужна твоя помощь.

И тут курдянка заговорила, и кровь застыла у него в жилах. Она практически цитировала преступника и произносила с тем же пылом:

— Время, время, время, время…

Перони хотелось думать, что ребенка с ущербной психикой могут вылечить лишь любовь, привязанность и честное отношение. Однако Тереза, безусловно, права. Дело гораздо серьезнее. Лейла страдает заболеванием, таким же реальным, как лихорадка, только еще более опасным, так как оно проникло в ее душу, став невидимым. А холодный подозрительный мир интерпретирует все на свой лад.

Перони повернулся к ней и поднял ноющие запястья.

— Займись-ка вот этим, — пробормотал он.

— А потом? — спросила девочка.

— Потом мы позаботимся о еде и удобной кровати. Дядя Джанни должен работать. Сегодня ночью ты спасла ему шкуру.

— В самом деле? — спросила она, не совсем веря ему.

— Ну конечно. — Он протянул ей руки: — Ты же не оставишь меня здесь в таком виде?

Она задумалась, но ненадолго. Затем раскрыла нож и начала резать пластик.

Спустя десять минут Перони освободил напуганного до смерти смотрителя, запертого в съемной будке у боковой стены здания.

А потом позвонил Лео Фальконе.

Наверху, в простой блеклой ванной комнате, Эмили Дикон стояла перед старым зеркалом и смотрела на свое отражение, стараясь найти ответы на вопросы, которые еще не вполне оформились у нее в голове.

Эмили прекрасно понимала, что не очень-то хорошо сходится с людьми. Близость с кем-то для нее являлась чем-то вроде наркотика. Она решала много вопросов, но оставляла побочные эффекты. Привязанность влекла за собой боль неминуемого расставания, когда друзья становятся врагами. С детских лет такое понимание губительным образом воздействовало на нее и мешало робким попыткам установить с кем-либо длительные отношения.

Еще когда она жила в Риме.

Когда отец вернулся после операции «Вавилонские сестры», этого кровавого водевиля, разыгравшегося в глубине иракской пустыни, он был совершенно другим, навеки ущербным человеком. Только теперь она начинает понимать суть произошедших с ним перемен.

Почему такое произошло с ним, а не кем-то еще? Являлся ли он действительно начальником Билла Каспара, притворявшимся его лучшим другом? А если так, то почему Каспар чувствовал себя вправе вернуться спустя тринадцать лет и лишить отца жизни в красивом деревянном храме, расположенном в пекинском парке, разрисовав его спину. Неужто он так отчаянно стремился к мести?

Эмили взглянула на себя в зеркало и произнесла вслух:

— Возможно, он уже не мог остановиться.

Если она права, то все люди, бывшие в Ираке с Каспаром и спасшиеся оттуда, уже мертвы. Так почему же он продолжает убивать? Что может остановить его?

Ответ заключается в одержимости Каспара. В ней есть какая-то незаконченность, суть которой он сам, возможно, не понимает. Существует некая притягательность в убеждении, будто вы можете внести в жизнь порядок, поместив ее в центр замысловатого геометрического рисунка, содержащего в себе некие формы и идеи.