— Оно б не худо тебе с той стороны зайти, князь, со своими печенегами, — сказал Волчий Хвост, — да и ударить.

— Что я, по воздуху перелечу? Переправа-то ниже Киева. Пока ты туда да оттуда — и в неделю не управимся. А они тут вас распушат.

— Нет уж, — сказал Святополк. — Раз уж мы собрались сюда, тут и стоять должны. Не будем суетиться. Волчок, наливай всем еще по кружке, а то, я вижу, никак от дела не отстанут, дня им мало.

Помаленьку развеселились и в великокняжьем шатре, начали что-то рассказывать смешное друг другу, хохотали. Правда, до песен дело не дошло, не то чтобы все были безголосыми, но запевалы меж ними не случилось.

Расходились далеко за полночь. Святополк предложил Борису остаться:

— В шатре всем места хватит.

— Нет, брат, поедем к своему полку. Как бы нас не потеряли.

Волчок вышел проводить отъезжающих, помог подтянуть подпруги, взнуздать коней. Когда князь Борис отъехал со своими милостниками, Волчок, прежде чем уйти в шатер, прошел к коновязи, где стояли Воронко и княжий Лебедь, всыпал им овса. Где-то в глубине души подумалось: «Не заседланы… случись что…» Но как подумалось, так и забылось тут же. Не держать же и ночью животин под седлом.

После полуночи постепенно стал затихать лагерь, сникали огоньки костров. Засыпало буйное воинство. Лишь дозорные бдили у реки, таясь в тальнике.

— Чтой-то ныне новгородцы раненько угомонились, — молвил дозорный Филон.

— Наорались на вече-то днем, — отвечал Павша.

— Чего они там делили-то?

— Кто их ведает. Може, кого из сотских смещали, а може, и тысяцкого. У них ведь начальству не шибко вольготно. Чуть что, на вече орут и нового выбирают. Могут даже князя прогнать.

— Вольница.

— Во-во, — позевнул Павша, передернув от ночной свежести плечами.

— Ты поспи часок, — сказал Филон, — а после я, как в прошлый раз. Никуда они не денутся.

Павша не стал чиниться, поднял ворот повыше, прилег прямо на гибкий тальник, руки в рукава позасунул, чтоб не мерзли. И вскоре сладко засопел.

Филону бдеть одному тоскливо, сидит нахохлившись, как старая ворона, слушает, как вода у берега, вихрясь, побулькивает, мало-помалу убаюкивая дозорного. Вскочить бы, пройтись или хотя бы руками-ногами подрыгать, чтоб в сон не тянуло, но нельзя. Дозорный затаенным должен быть, чтоб противник его не мог обнаружить.

Не заметил Филон, как перед рассветом задремал, — видно, кружка меда, выпитая вечером, сделала свое дело. Казалось ему, лишь смежил на миг очи, ан от какого-то стука открыл их и обмер от увиденного. К берегу подходила целая стая лодий, густо забитых воинами, над которыми щетинились копья. Разбудил дозорного нечаянный стук весла о борт лодии.

Филон толкнул Павшу, не смея и пикнуть.

— А? — вспопыхнулся тот.

В следующий миг Филон, вскочив, кинулся в лагерь, крича вначале с перепугу невразумительное;

— А-а-а-а!

Но прожужжавшая над ухом стрела вернула ему дар речи:

— Пор-р-руха-а-а! Славяне-е-е! — заорал он во всю глотку, летя меж шатериков к центру лагеря.

Павше не дали и пикнуть. Едва он вскочил и кинулся за Филоном, как тут же вонзившаяся в спину сулица свалила бедолагу.

Филон мчался к шатру великого князя, именно ему он должен, по правилу, сообщить о появлении неприятеля. Но какое уж тут «появление», когда дозорный подбегал к шатру великокняжескому, а уж на краю лагеря вовсю шла сеча.

Увы, никто из киевлян-полян не был готов к такому внезапному, нападению.