– Погодите, сейчас, – сказал бородач, целиком сосредоточиваясь на часах.

Розмари подумалось, что доктор лишь ненамного старше нее – очевидно, ему лет тридцать пять.

С шеи у него свисал, словно хромовый галстук, какой‑то ультрамодерновый стетоскоп. Напевом лацкане халата был прямоугольник с надписью «Д‑р Аткинсон», а на правом – знакомый кружок «Я люблю Энди».

Кто этот Энди, в которого они тут повально влюблены? Врач? Пациент‑любимчик? До выписки надо бы раздобыть и себе такой же значок.

Тем временем доктор Аткинсон отпустил ее руку и ясноглазо улыбнулся.

– Замечательно, – сказал он. – Пока что нахожу все в порядке. Можно только диву даваться… Позвольте мне еще минутку‑другую потерзать вас осмотром. Хочу окончательно убедиться, что вы не покинете нас опять. А затем я поведаю вам все то, что нам известно. Ощущаете где‑нибудь боль?

– Нет, – коротко отозвалась Розмари.

– Отлично. Расслабьтесь, пожалуйста. Я знаю, это непросто, но вы постарайтесь.

Да, расслабиться сейчас – совсем непросто… Он сказал: все то, что нам известно. Стало быть, есть то, что им неведомо… Достаточно того, что он обратился к ней так странно – мисс Фаунтин.

Покуда Аткинсон деловито осматривал ее – выслушивал сердце, заглядывал в зрачки и в уши и измерял кровяное давление, у Розмари где‑то под ложечкой разрастался ледяной ком ужаса.

Так значит, она тут больше двух дней. Теперь она в этом не сомневалась.

Тогда сколько? Две недели? Они заколдовали ее – Минни, и Роман, и прочие ведьмы. Их нудное пение на самом деле было заклинанием, направленным против нее! Они проведали о том, что она собирается увезти Энди за три тысячи миль от них и что даже куплены билеты на самолет.

Розмари помнила: во время ее беременности эта шайка точно так же расправилась с ее давним другом Хатчем. Они наложили на него страшное заклятие, потому что опасались его эрудиции в области ведовства и серьезного отношения к любой чертовщине: он вполне мог разгадать, что именно они сотворили с Розмари и чьего ребенка она носит под сердцем.

Бедняжка Хатч по совершенно необъяснимой причине внезапно впал в кому на три или четыре месяца – и умер, так и не придя в сознание. Стало быть, ей еще здорово повезло, что она вообще пробудилась.

Но что с Энди?

Ведь все то время, что она в больнице, мальчик пребывает в их безраздельной власти.

И они спокойно вскармливают и растят в его душе именно то, о чем Розмари и думать не хотелось!

– Будь они прокляты! – вырвалось из груди. К счастью, Розмари произнесла это сквозь зубы, и доктор не разобрал слов.

– Простите, что вы сказали? – спросил Аткинсон.

Закончив осмотр, он придвинул стул поближе к кровати и сел, так что его рыжая голова оказалась совсем близко от ее лица.

– Так сколько же я здесь нахожусь? – упрямо повторила Розмари. – Несколько недель? Или несколько месяцев?

– Мисс Фаунтин…

– Моя фамилия Рейли. Розмари Рейли! Рыжая голова отодвинулась. Аткинсон заглядывал в свою черную кожаную папку.

– Не тяните, скажите мне все! – в меру своих слабых сил воскликнула Розмари. – У меня шестилетний сын. Он остался с людьми, которым я… ну, не слишком‑то доверяю.

Справляясь с каким‑то документом в папке, Аткинсон сказал:

– Вас привезли сюда мистер и миссис Кларенс Фаунтин. С их слов вы записаны как Розмари Фаунтин, их внучка.

– Фаунтины как раз и относятся к тем людям, которым я категорически не доверяю, – сказала Розмари. – Скажу больше: я здесь именно из‑за них! Это как раз они ввели меня в состояние комы! Наверняка я лежу здесь с диагнозом «неизвестно чем мотивированная кома».