– Фаунтины как раз и относятся к тем людям, которым я категорически не доверяю, – сказала Розмари. – Скажу больше: я здесь именно из‑за них! Это как раз они ввели меня в состояние комы! Наверняка я лежу здесь с диагнозом «неизвестно чем мотивированная кома».

– Да, что‑то в этом роде. Однако любая кома, в сущности…

– Мне отлично известно, что именно со мной сделали! – взволнованно перебила врача Розмари. Она даже попыталась приподняться на локте – и тут же упала обратно на подушку. Невзирая на быструю просьбу не двигаться и руки Аткинсона, которые норовили вернуть ее в горизонтальное положение, она возобновила попытку приподняться. На сей раз у нее получилось. Опираясь на оба локтя и глядя рыжему доктору прямо в глаза, она повторила:

– Мне отлично известно, что именно со мной сделали! Но я не стану вам рассказывать – по опыту я знаю, что вы сочтете меня сумасшедшей! А я в своем уме. И буду вам весьма признательна, если вы наконец скажете мне, как долго я пролежала у вас, где находится ваше заведение и когда я смогу покинуть его и вернуться домой!

Доктор Аткинсон откинулся на спинку стула. Вперив в пациентку задумчиво‑серьезный, почти угрюмый взгляд, он произнес с расстановкой:

– Это частная лечебница. Вы в Аппер‑Монклер, штат Нью‑Джерси.

– Частная лечебница? – ошарашенно переспросила она.

Аткинсон солидно кивнул:

– Лечебница Халси‑Бодейн. Мы специализируемся на пациентах, за которыми нужен долговременный уход.

Розмари не сводила с него пытливого взгляда:

– Какой сегодня день?

– Вторник. Девятое ноября.

– Ноября? Вы шутите! Вчера вечером был май… Ах ты Господи…

Она рухнула обратно на подушку и в бессильном отчаянии уставилась в потолок, прикрывая ладонями трясущиеся губы. Из глаз полились слезы. Май, июнь, июль, август, сентябрь, октябрь – шесть месяцев! Целых шесть месяцев украдено из ее жизни! И Энди находится в непотребных руках на протяжении ста восьмидесяти дней!

Смигивая слезы, боковым зрением она видела, что рыжий Аткинсон сидит все в той же позе и насупленно взирает на нее – далекий, сосредоточенный, чужой.

Розмари отняла руки от губ и внезапно заинтересовалась ими.

Ее поразило состояние кожи – сухая, лишенная упругости, какая‑то старческая… А вот буроватое пятнышко, еще одно и еще…

Она ошалело вертела запястьями совсем близко от глаз, испуганно щупала одну руку другой.

– Вы пробыли здесь долго, очень долго, – сказал Аткинсон.

Теперь он придвинулся ближе, взял ее правую руку, чуть сжал ее – и оставил в своей ладони.

Кларис, стоявшая с другой стороны кровати, ласково завладела ее левой рукой.

А Розмари молча, с искаженным лицом и дрожащим подбородком, истерично водила широко открытыми глазами направо‑налево. Ее стремительный взгляд, казалось, снова и снова упруго отскакивал от двух непроницаемых лиц – одного белого, холеного, в рамке рыжей бороды, и другого, морщинистого, черного.

– Дать вам успокоительного? – спросил доктор. – Чтобы вы заснули.

Розмари содрогнулась и замотала головой:

– Спать? Я наспалась на всю оставшуюся жизнь. Мне теперь впору вообще никогда не спать! Сколько мне лет? Какой сейчас год?

Доктор Аткинсон тяжело сглотнул. Несмотря на то что ей он казался далеким и чужим, в его глазах внезапно блеснули слезы.

– Сейчас 1999 год.

Она молча тупо смотрела на него.

Он подкрепил свое сообщение печальным нырком бороды.

Кларис, закусив верхнюю губу и борясь с комом в горле, подтвердила слова доктора длинной серией мелких кивков.