«Орудие, чтоб сбить превентор, будем заказывать?» — написал он.

Сергованцев, прочитав, упрямо покрутил головой.

«Пока ни к чему. Попробуем стянуть тросом, накинем петлю и дернем трактором».

Чертюк согласился.

«Хорошо, — написал он. — Начинайте поливать площадку, не то земля закипит».

«Не закипит, — возразил Сергованцев. — У меня четырнадцать противопожарных стволов».

«Так приступайте сегодня же. Через два дня, как расчистят, начнем приваривать фланец. А там и превентора очередь».

«Сварщик есть?»

«Должен быть. В бурбригаде. Полагается по штату», — ответил Чертюк.

«Сварщик есть в бригаде?» — написал он и подал блокнот Сазакову.

Тот вывел неторопливо. «Есть. Косых его фамилия».

Чертюк, не раздумывая, перечеркнул запись мастера размашистой поспешной строчкой: «Освободите от всех работ. Через два дня будем варить фланец. Пусть готовится».

Два дня Иван Косых, по определению Поликашина, ходил гоголем. Героем себя чувствовал — все знали, что ему, а не кому другому, поручено приваривать фланец к «окурку» колонны, от чего — впрочем, как и от любой другой операции, все операции были одинаково важны, — зависел успех дела.

Даже тетя Оля, которая не могла простить ему убитую копалуху, сжалилась и соорудила роскошнейший суп с душистыми приправами, с неизвестно откуда, похоже, из-под земли, добытыми свежими перьями лука, с укропом и морковкой, не суп, а объеденье — все, кто пробовал, хвалили… И ни слова о злосчастной копалухе.

За день до того, как Косых пойти к фланцу, в далеком вечернем небе появились пролетные утиные стаи. Птицы шли высоко — у самого окоема подсвеченных облаков — и хотели, видно, пролететь мимо, но яркая струя огня гипнотизировала, протягивала к себе, как пламя керосиновой лампы примагничивает различных ночных мотыльков и букашек. Сперва одна стая, а за ней другая и последующие приблизились к огню; построенные углом, утки были хороши видны в небе. Окрашенные в алый тон, они показались вначале зловещими пришельцами из иных миров, пока не приблизились к языку фонтана. Тут строй неожиданно рассыпался, пятнышки утиных тел сбились в кучу, и стая беспорядочно клубком вдруг сорвалась вниз, покатилась в пламя. Раскаленный ветер тут же расшвырял птичьи тушки по земле, по песчаному берегу Тром-Аганки. Часть стаи спохватилась и рванулась вверх, но было поздно — от факела сбежали лишь несколько уток, а с небесной выси пикировала в огонь следующая стая.

Первым понял, в чем дело, Иван Косых, кинулся к дому, спотыкаясь в темноте о гулко бухающие пустые металлические коробки — понабросали, черт бы всех побрал! — схватил в сенцах бумажный мешок из-под бентонита, метнулся к Тром-Аганке, заранее тревожась, — вдруг его кто опередил. И такая досада охватила Косых, что он в темноте стал видеть почти как днем.

Он увидел, что неширокая Тром-Аганка затянута облаком пара, как бывает затянута кипящая кастрюля, когда ее выносят на мороз поостыть. У берега, где еще можно было что-то разглядеть, плавало несколько белобоких сваренных рыбин — вытаскивай, посыпай солью и закусывай! Днем сильный ветер пригнул язык пламени к Тром-Аганке, вот и сварилось несколько десятков окуней, шокуров, сырков. От веток стланика и краснотала, окаймляющих речку, резко пахло паленым — там еще шебаршили умирающие утки. Косых схватил одну, затрепыхавшуюся под рукой в последнем смертельном усилии, и его лицо скорчилось от сострадания — у утки до основания были спалены крылья, вместо хвоста торчал пупырчатый «бубенчик», от жара лопнули перепонки на лапках, вытекли глаза.