|
Утерся рукавом рубахи, затем, прячась от дождевой сыпи под далеко вынесенным тесовым накатом крыши, побрел под навес, к машине. Он потянул к себе сухо ожегшую стылым дверцу, скользнул к рулю и в приливе особой, прощальной, что ли, нежности провел ладонью по шершавой от царапин баранке, тронул рычаг скоростей — все здесь было знакомо до нутряного икания, знакомы каждая рукоять, каждая педаль, каждая кнопка, и выщербленное нечаянным ударом мелкашечного приклада боковое стекло, и ржа на рифленом резиновом коврике — глухариная кровь, и в брызги разнесенное стекло спидометра — выдавил локтем, справляясь с заклиненной дверцей, — все знакомо. Он посидел несколько секунд молча, ощущая, как где-то внутри растет жалость к собственному естеству, потом почти в беспамятстве выбрался из-за руля и, резко хлопнув дверцей, вприпрыжку бросился в дом. Он понял, что боится фонтана, боится сегодняшней работы.
Присел на табурет и уставился взором в неряшливые быстрые облака, лохмотьями пролетающие над крышей дома, понемногу успокаиваясь, приходя в себя. Сидел так, наверное, с полчаса, пока не стукнула дважды в в дверь тетя Оля — аккуратничала, боялась, как бы Ивана Косых неодетым не застать, — и подивилась его печальной прибранности, сосредоточенному выражению глаз, отрешенной позе. — Иван! — позвала она. — А Иван… Косых навел на тетю Олю зрак, куснул губу верхними зубами. Увидев, что герой дня обратил на нее внимание, тетя Оля взбодрилась. — Утей заказывал? — пропела она. — Готовы ути. И суп готов. С индейскою приправою, — добавила она, решив удивить Косых, — духмяной и вкусной, с языком проглотить можно. Специально молодую крапиву для приправы выписывала — из города на вертолете привезли, бабку мою тревожили. Косых чуть ожил, в зраке затрепетал золотистый огонек, розовость выступила на скулах, шевельнулись крепкие толстокрылые ноздри, чувствуя вкусное тети Олино едово. Но завтрак стоял в программе вторым номером. — Тетя Оль, — позвал он. — Вертолет будет сегодня? — А откуда ж я знаю? — удивилась она. — Ты все знаешь, — с печальной убежденностью произнес Косых. — Погода, думается мне, нелетная. Сазаков с начальником говорил уже с городом, выяснял прогнозы… Вообще город вертолет пообещал. — А когда? — Думается, как дождь перестанет, раньше вертолет не выступит. Она постояла, держа руки под фартуком и оглядывая Косых заботливым взглядом, потом села напротив и позвала вполголоса: — Пойдем-ка завтракать. Но Косых не слушал ее — он повеселел на глазах, выглянув в окно, щеки украшала теперь не легкая младенческая розоватость, а багряная здоровая пунцовость. Тетя Оля тоже пригнулась к окну, дивясь одновременно скоротечному преображению дизелиста, и увидела, что над лесом медленно разворачивал хвост страшноватый в своей огромности, с покатыми, будто порохом покрытыми от дымовых выхлопов, боками грузовой вертолет… Под самым брюхом неподвижно висели на стропах металлические, испещренные предупреждающими надписями ящики. — Новую буровую завозят, — резюмировала тетя Оля. — Пожару еще конца не видно, а буровую загодя забрасывают. Хорошо! — шумно восхитилась она, а Косых обернулся на нее с неприязнью. Тетя Оля перехватила взгляд. — Пора завтракать, — произнесла она тоном, не допускающим возражений. — Счас, — встрепенулся Косых, — нацеди супца в чашку, положи сбоку самую большую ложку и кус хлеба мужской толщины, а я счас… Косых метнулся в сенцы, приподнял за бечеву мешок, набитый утками, и, оставив открытой дверь, буквально выпрыгнул на улицу. |
