Рэйчел Биллингтон и Дэйвид Бенедиктус, английские писатели

Теперь в повествование вступаю я, Адам Леннокс…

Когда бы моему крестному случилось оступиться на мостике, он бы рухнул в реку с таким всплеском и брыз­гами, какие никому не снились: он ничего не делал вполовину. «Membrum virile» — «Детородный орган» — вот что еще было на­чертано на животе Ванессы Долри, и неудивительно, что старик так остро отреагировал на возмутительно непристойное зре­лище. Наверняка он давно чувствовал, что силы его разума на ис­ходе — потому и вызвал меня: пусть рядом, если с ним случится нервный срыв, будет кто-то близкий. Тем более что такой срыв у него когда-то уже был, и мне пришлось отправлять его в лечеб­ницу.

Скорее всего, первым камешком, стронувшим лавину, была кража его любимого «Буннахабхайна». Потому что к случив­шимся в Пэррок-хаузе убийствам он отнесся довольно спокойно.

Я, Фишер и этот идиот Пармитер помогли усадить старика в по­лицейскую машину, которая должна была доставить его в боль­ницу. При этом старик, слава Боту, полагал, что они сдут брать Ларкина - это был у него основной пунктик. «Фишер, пом­ните! — кричал он.— У дьявола быстрые ноги!»

А я остался — с двумя покойниками и истеричной особой на ру­ках. Я препроводил Ванессу домой, сделал ей чаю и сел рядом со стаканчиком доброго виски в руках.

Ванесса прихлебывала чай, всхлипывала, и время от времени пробегалась пальцами по клавиатуре своего компьютера — довольно странная манера переживать неприятности. Я увидел на мониторе набранную ею фразу: «Она раскинула бедра, похо­жие на золотистые тушки копченой трески...» Уф! Ну и стиль! Она стерла фразу и схватила меня за руку:

— Адам. Адам! Как только я приехала в эту проклятую де­ревню, все в моей жизни пошло наперекосяк! Вы должны мне по­мочь!

— Ну, по крайней мере, одна проблема отпадает — доктор на­верняка ошибся: вы ведь не в положении, не так ли?

— Как раз в этом — пожалуй, единственном,— доктор прав. Я беременна. Вчера я приходила к нему провериться, но он не стал меня слушать, решил, что я придумала какую-то, как он выра­зился, «феминистскую болячку».

Я оторопело ее разглядывал. Неужто она не врет? В жизни еще не встречал женщины, которая была бы так не похожа на буду­щую мамашу.

— Простите...— промямлил я.

— Я так рада! И мой муж тоже.

Господи, мало того, что беременная, так еще и замужем! Я по­пытался представить себе, каким образом можно увязать это со­общение с тем, что случилось в Пэррок-хаузе, но на ум шла лишь мысль о том, что в череде претендентов на наследство Долри появилось и еще одно поколение.

— Вы первый разумный человек, которого я встретила в этой дурацкой деревне, поэтому я расскажу вам все. Только при одном условии: вы ничего не скажете инспектору Фишеру, а то он нас немедленно арестует.

— Условие за условие: позвольте мне плеснуть еще немного виски. И она приступила к рассказу.

— Но правде говоря, все спланировал мой муж. Видите ли, как писательница я добилась больших успехов, его же преследовали неудачи, а вы знаете, какой это удар по мужской гордыне,— и она бросила на меня довольно ехидный взгляд.— И, что самое ужас­ное, мы с мужем — кузены.

— Кузены?

— Мы встретились в Лангедоке. Он там вырос, потом, решив, что у него есть актерские данные, перебрался в Париж.