* * *

Трамвай, проскрипев, начал свой медленный разбег, и с задней площадки в салон прошел высокий парень, одетый по последней моде - в нейлоновом плаще, узких брюках-дудочках, остроносых, тщательно начищенных туфлях.

В те времена, когда нейлоновые плащи и рубахи сводили с ума второе поколение стиляг, в трамваях по Одессе ездили очень примечательные личности. Например, пара слепых с аккордеоном, поющая жалобные песни о нелегкой судьбе всех инвалидов с детства, собиравшая плотный ручеек пассажирской мелочи в измызганную кепку. Внешний вид головного убора лучше всяких слов свидетельствовал о тяжелом материальном положении незрячих. В течение одного дорожного отрезка между двух остановок они успевали собрать милостыню со всего вагона и завершали жалобное пение под фальшивую мелодию аккордеона за несколько секунд до того, как вагоновожатый замедлял ход.

Затем калеки выходили, трамвай отправлялся дальше, а они поджидали очередной вагон на остановке. К слову сказать, во время короткой передышки между жалостливыми песнопениями, бельма на глазах одного из слепых превращались в зрачки, и он ловко отделял серебро от меди.

Парень в модном нейлоновом плаще не был похож ни на слепых, ни на женщину с грудным ребенком на руках, которую в течение доброго десятка лет муж изгонял из дому (хотя за эти годы грудничок не подрос ни на сантиметр). Он не походил на увеченных последней войной, собиравших по трамваям дань с таким иконостасом на груди, что он до сих пор может присниться некоторым маршалам. Или даже на мужика, откровенно призвавшего: «Мужчины, окажите возможное содействие. Мадамочки могут не напрягаться. Прошу не на хлеб - на водку».

Потому что красивый парень был, в отличие от прочих, сумасшедшим. И он не просил у пассажиров милостыни, а властным голосом требовал с них дань.

Его изысканность была столь же отличительной чертой, как характерные заскоки коллег по болезни. В городе парня именовали Профессором. Ходили слухи, что он, сын известного ученого, в свое время подавал большие надежды. Однако до такой степени вгрызся в гранит науки, что зубы в нем безнадежно завязли, а нервы не выдержали. Словом, перезанимался.

Обычным маршрутом Профессора была улица Короленко. Он садился в вагон, не обращая никакого внимания на кондуктора, и, пока трамвайные рельсы перерастали в улицу Советской Армии, собирал деньги, не пропуская ни единого пассажира. Исключение Профессор делал только для детей и стариков.

Профессор обычно с деловым видом извлекал из модных наглаженных брюк блокнот красного цвета и обращался ко всему вагону:

- Приготовьтесь делать взносы на сберегательную книжку.

Когда на блокноте вырастала внушительная горка мелочи, Профессор молча покидал вагон на конечной остатке своего маршрута. Он выходил напротив церкви, на Советской Армии, и щедрой рукой раздавал деньги со своей «сберкнижки» нищим, облепившим ступеньки величественного здания, с которого тогда еще не умудрились снять кресты.

Через несколько лет Профессор исчез. И наверняка горше всех ощутила эту потерю его многочисленная клиентура, искренне молившая Бога за спасение души Профессора. Страшно подумать, что одним из самых душевных, отзывчивых людей в то время для них был он, которого другие считали душевнобольным.

* * *

Если Профессор удивлял город своим непривычным для ненормальных внешним видом, то Баба Водолаз добилась аналогичного эффекта точно таким же способом. Зимой и летом она ходила в костюмчике, характерном для нашего общества и в тридцатые, и в девяностые годы. На Бабе Водолаз ладно сидела телогрейка, ватные брюки и тяжелые ботинки, рядом с которыми кирзовые сапоги могут казаться модельной обувью.