Разъехавшись, рифы готовились вновь ринуться друг на друга. Заморра, пришедшая в себя, мрачно следила горящим взором за всеми перипетиями внезапно разгоревшегося поединка и побелевшими устами шептала проклятия, от души желая, чтобы в свирепой схватке пали оба рифа.

И опять сшиблись враги.

На этот раз схватка была короче первой, а результаты значительней: ятаган Ахмеда нанес глубокую рану в левое плечо Хассана, клинок ятагана Хассана вонзился в грудь молодого разбойника и вышел со спины меж лопаток.

Ахмед склонился набок, соскользнул с седла, упал головой наземь. Его конь испуганно метнулся в сторону. Нога умиравшего запуталась в стремени. Конь помчался стрелой, волоча за собой тело Ахмеда. Голова его с глухим стуком ударялась о землю. Потом стремя распуталось, и Ахмед растянулся во весь рост. Его конь, дрожа всем телом, остановился в двух шагах и налитыми кровью глазами глядел на своего поверженного в прах господина.

Хассан медленно, не спеша приближался к побежденному врагу. Увидев его, Ахмед пытался приподняться, и его холодеющие руки искали дрожащими пальцами рукоятку кинжала.

С кривой улыбкой, скаля белые зубы, Хассан наклонился над молодым рифом и медленно, не спеша, методично принялся водить по его шее лезвием короткого и тупого ножа.

— Доволен ли ты, Ахмед, сын Махмуда? — спросил он, проводя по горлу юноши кровавую борозду. — Ты мечтал об обладании гурией рая Магомета? Отправляйся же туда, где найдешь многое множество настоящих пери!

Тело Ахмеда содрогнулось от головы до пяток, голова, почти отделенная от туловища, откинулась назад. Глаза закатились.

Налюбовавшись видом агонии врага, Хассан, опьяневший от запаха крови, направился к Заморре, глядевшей на него с ужасом и отвращением.

— Ха-ха-ха! — засмеялся риф. — Ты испугалась, смуглая красавица? Ты дрожишь всем телом? Не бойся меня, моя голубка! Ты слишком хороша, чтобы погибнуть под ножом!

Чего тебе бояться?

Ты должна гордиться!

Из-за тебя уже погиб один из лучших воинов нашего племени. Ты околдовала его своими взорами. Ты свела его с ума своей красотой. Ты — опасное существо!

Но когда ты станешь моей рабой, моей игрушкой, моей принадлежностью, — ты перестанешь губить людей своими чарами, голубка из страны наших врагов!

Отдать тебя старухе-колдунье?

Как бы не так!

Для тебя найдется лучшее место! Ты не станешь царицей моего гарема, как сделал бы молодой ястреб Ахмед. Я слишком умен для этого. Но местечко для тебя в гареме найдется, голубка!

Не сверкай на меня гневно глазами! Огонь взоров не жжется.

Не скрипи зубами, голубка! Меня этим не испугаешь!

О, да ты не прочь, как змея, ужалить ту руку, которая тебя ласкает?

Подожди, подожди! Я отучу тебя кусаться!

Хассан взмахнул страшным напи, бичом, употребляемым рифами. Бич со свистом рассек воздух и готовился опуститься на нежные плечи Заморры. Как вдруг чья-то сухая рука легла сзади на плечо дикаря, и скрипучий насмешливый голос произнес:

— Так вот как воины рифов исполняют поручения своих вождей? Хассан испуганно отшатнулся. Бич выпал из его рук. Перед ним

стояла «Госпожа Ветров», колдунья Сабба.

— Или ты забыл, воин, что мои глаза видят сквозь землю, видят на дне морском? — продолжала Сабба.

Ее взор жег душу суеверного рифа. Лицо Хассана бледнело. Руки дрожали.

Он, так хладнокровно убивавший людей, не смел смотреть в глаза старухе, которую мог бы раздавить, как муху.

И дрожа всем телом, он отступал, отступал перед взорами «Госпожи Ветров», позабыв, что сзади — довольно глубокая яма.

— Или ты хочешь, — кричала старуха, — чтобы по моему слову земля расступилась под тобой и поглотила тебя? Да?

Допятившийся до края ямы риф инстинктивно прыгнул назад, когда старуха, словно творя заклинание, подняла иссохшую руку над ним.