Пока он говорил, Саладин сменил свою чалму на татарскую шапку. Едва он это сделал, как де Во раскрыл свой огромный рот и большие круглые глаза, а Ричард смотрел с не меньшим изумлением, когда султан, изменив голос, степенно заговорил:

– Больной, как говорит поэт, пока он слаб, узнает врача по шагам; но когда он выздоровел, не узнает даже его лица, хотя и смотрит прямо на него.

– Чудо! Чудо! – воскликнул Ричард.

– Дьявольской работы, разумеется, – сказал Томас де Во.

– Надо же, – сказал Ричард, – чтобы я не признал моего ученого хакима лишь из‑за отсутствия на нем шапки и плаща и чтобы обнаружил его в моем царственном брате Саладине!

– Так часто бывает на свете, – ответил султан. – Рваная одежда не всегда делает человека дервишем.

– Так это благодаря твоему вмешательству, – сказал Ричард, – рыцарь Леопарда избежал смерти… и благодаря твоему искусству он преобразился и вернулся в мой лагерь!

– Совершенно верно, – ответил Саладин. – Я достаточно сведущ во врачевании и понимал, что дни его сочтены, если раны, нанесенные его чести, будут и дальше кровоточить. После того как мой собственный опыт с переодеванием прошел удачно, я не ожидал, что ты так легко узнаешь его в новом облике.

– Случайность, – сказал король Ричард (он имел, вероятно, в виду то обстоятельство, что ему довелось прикоснуться губами к ране мнимого нубийца), – помогла мне сначала узнать, что цвет его кожи не был естественным; после того как я сделал это открытие, догадаться об остальном было уже просто, ибо его фигуру и черты лица не легко забыть. Я твердо рассчитываю, что завтра он выступит в поединке.

– Он готовится к этому и полон надежд, – сказал султан. – Я снабдил его вооружением и конем; судя по тому, что я наблюдал при различных обстоятельствах, он доблестный рыцарь.

– А теперь он знает, – спросил Ричард, – перед кем он в долгу?

– Да, я был вынужден признаться, кто я такой, когда раскрыл ему свои намерения.

– А он в чем‑нибудь тебе признался? – спросил английский король.

– Прямо – ни в чем, – ответил султан, – но из «сего, что произошло межу нами, я понял, что он вознес свою любовь слишком высоко и не может надеяться на счастливый исход.

– Так ты знаешь, что его смелая и дерзкая страсть стояла на пути твоих собственных планов? – спросил Ричард.

– Я мог об этом догадаться, – ответил Саладин. – Но его страсть существовала еще до того, как возникли мои планы… и, теперь я могу добавить, вероятно переживет их. Честь не позволяет мне мстить за свое разочарование тому, кто совершенно к нему непричастен. И если эта высокородная дама предпочитает его мне, то кто осмелится утверждать, что она не воздает должное рыцарю одной с ней веры и полному благородства!

– Да, но слишком незнатного происхождения, чтобы породниться с Плантагенетами, – высокомерно сказал Ричард.

– Возможно, что таковы взгляды во Франгистане, – возразил султан.

– Наши восточные поэты говорят, что храбрый погонщик верблюдов достоин поцеловать в уста прекрасную королеву, тогда как трусливый принц недостоин прикоснуться губами к подолу ее платья… Но с твоего разрешения, благородный брат, я должен на время покинуть тебя, чтобы принять эрцгерцога австрийского и того рыцаря‑назареянина; они гораздо меньше заслуживают гостеприимства, но все же я обязан встретить их должным образом – не ради них, но ради моей чести, ибо, что сказал мудрый Локман? «Не говори, что пища, отданная чужестранцу, для тебя потеряна, так как если от нее прибавилось силы и жира в его теле, то не меньшую пользу она принесла и тебе, придав почета и возвеличив доброе имя».