Сарацинский монарх покинул короля Ричарда и, указав ему больше знаками, чем словами, где стоял шатер королевы и ее свиты, отправился принимать маркиза Монсерратского и его спутников. Великодушный султан предоставил в их распоряжение, хотя и менее охотно, столь же роскошные помещения. Высоким гостям Саладина, каждому в занимаемый им шатер, было принесено обильное угощение, состоявшее из восточных и европейских кушаний; султан проявил такое внимание к привычкам и вкусам гостей, что приставил греческих рабов подносить им кубки вина, к которому последователи мусульманской религии относятся с отвращением. Ричард еще не закончил трапезы, как вошел старый эмир, недавно доставивший письмо султана в лагерь христиан, и принес описание церемониала на завтрашний день и правила, обязательные для участников поединка. Ричард, знавший склонности своего старого знакомого, предложил ему распить флягу ширазского вина. Однако Абдалла с печальным видом объяснил, что сейчас воздержание для него необходимо, иначе он рискует жизнью, ибо Саладин, снисходительный ко многим прегрешениям, соблюдает законы пророка и других заставляет их соблюдать под страхом сурового наказания.

– В таком случае, – сказал Ричард, – коль скоро он не любит вина, этой отрады человеческого сердца, нечего надеяться на его обращение в христианство, и предсказание безумного энгаддийского иерея – лишь пустые слова, брошенные на ветер.

Затем король занялся установлением правил поединка, что отняло порядочно времени, так как по некоторым вопросам было необходимо обменяться мнениями с противной стороной и с султаном.

Наконец условились обо всем и составили документ на франкском и арабском языках, подписанный Саладином, как судьей поединка, и Ричардом с Леопольдом, как поручителями участников. Вечером, когда эмир окончательно распрощался с королем, вошел де Во.

– Доблестный рыцарь, который будет завтра сражаться, – сказал он,

– желает знать, не может ли он сегодня явиться, чтобы выразить свое уважение царственному поручителю.

– Ты видел его, де Во? – спросил король улыбаясь. – Узнал старого знакомого?

– Клянусь Ланеркостской богоматерью, – ответил де Во, – в этой стране происходит столько неожиданностей и перемен, что моя бедная голова идет кругом. Я, пожалуй, не узнал бы сэра Кеннета Шотландского, если бы его славный пес, который одно время был на моем попечении, не подошел ко мне и не завилял хвостом; и даже тогда я признал собаку лишь по ее широкой груди, округлым лапам и лаю, ибо несчастная борзая была размалевана, точно какая‑то венецианская куртизанка.

– В животных ты разбираешься лучше, чем в людях, де Во, – заметил король.

– Не стану отрицать этого, – сказал де Во. – Я часто убеждался, что они честнее людей. К тому же вашему величеству иногда бывает угодно называть меня скотом; а кроме того, я служу Льву, которого все признают царем зверей.

– Клянусь святым Георгием, ты нанес мне недурной удар, – сказал король, – я всегда говорил, что ты не лишен остроумия. Но, черт возьми, тебя нужно бить молотом по голове, чтобы оно засверкало. Вернемся, однако, к делу: хорошо ли вооружен и снаряжен наш доблестный рыцарь?

– Полностью, мой повелитель, и великолепно. Я прекрасно знаю его доспехи – это те самые, что венецианский поставщик предлагал за пятьсот безантов вашему величеству до того как вы заболели.

– И ручаюсь, он продал их язычнику‑султану, который дал на несколько дукатов больше и уплатил наличными. Эти венецианцы продали бы и гроб господень!

– Теперь эти доспехи послужат самой благородной цели, – сказал де Во.

– Благодаря великодушию сарацина, а не корыстолюбию венецианцев.

– Ради бога, ваше величество, будьте осторожней, – сказал обеспокоенный де Во.