– Влюбился, – мама режет правду матку, как всегда.

– Наверное, так и есть. Она потрясающая. Очень талантливая медсестра, преданная своему делу, хороший собеседник, и просто... невероятно красивая. Она просто идеальная.

Взгляд мамы смягчается, ее глаза блестят.

– Ну, и когда ты познакомишь меня с ней?

Я закашливаюсь.

– Не… не знаю, – я встаю и отворачиваюсь от нее. Сжимаю руки в кулаки, чтобы скрыть дрожь, и разглядываю Лос Анджелес, раскинувшийся под нами. – Все кончено. Я ушел.

– Кажется, тебе и правда не все равно, Лок. Я никогда не слышала, чтобы ты так говорил о женщине. Если честно, они все были для тебя на одно лицо. Так зачем же ты уехал, если чувства твои так сильны?

– Женщины не были для меня на одно лицо, мама, – я говорю спокойно, держа эмоции под жестким контролем. – Я это делал специально. В моей жизни присутствовали несколько женщин, которым я был действительно не безразличен, но я не позволял им приблизиться, потому что знал, что скоро умру. Зачем позволять им привязываться к человеку… с истекшим сроком годности? Это было бы несправедливо.

Мама молчит. Я слышу, как скрипит, отодвигаясь, ее стул, слышу стук каблуков по каменным плитам, чувствую ее позади себя.

– Я не знала, Лахлан.

– В этом и дело. Если бы я сказал им: «о, не переживайте по поводу того, что влюбились в меня, я ведь скоро умру», как думаешь, сколько из них осталось бы со мной? Сколько попытались бы понять? Это был мой крест, – я смеюсь. – Ну, нечто вроде того. Я ведь все равно проводил с этими красотками время.

– Не говори так, Лахлан, – мама легко касается моего плеча. – Ты защищал их.

– И иногда единственным способом заставить их уйти была игра. Поэтому я вел себя так, словно они для меня как раз таки на одно лицо. Хотя это было не так, но они теперь уже этого не узнают.

Ее рука остается на моем плече и, как ни странно, я не против.

– Так что с этой женщиной из Оклахомы ... Ты сказал, ее зовут Найл?

Я выдыхаю.

– Найл, да… до встречи с ней я ни разу не испытывал подобных ощущений. В том числе и... собственную неполноценность. Именно поэтому я ушел.

– Нет, неполноценным ты не был…

– Черта с два , мама! Я именно такой! Или, по крайней мере, был таким. И хочу это изменить. Ты, мама, сама лишилась дара речи, когда я предложил начать некоммерческий бизнес. Я был плейбоем, мама. Ничего не делал. Был полным ничтожеством. Это не выразить словами. Все, что я имел, дали мне ты и отец. Я не работал, я не заработал ни цента. Тридцать один год, а я ни хрена не добился. Ни умений, ни талантов, ни увлечений. Ничего. Я даже не могу больше пить, а ведь когда то был хорош  в этом деле! И это дерьмово, потому что теперь, когда встретил Найл, я думаю только о ней. Я хочу только ее. И это тоже хреново. И я чертовски неполноценен, знаешь ли.

– Лахлан, ты…

– Послушай, мама, – я поворачиваюсь к ней лицом. – Я ушел, потому что должен стать достойным такой женщины, как она. Она вернулась к ВБГ. Она занимается тем, что умеет лучше всего, тем, что любит – спасением жизней. В прямом смысле слова спасает жизни, мама. Я видел, как она это делает. Был торнадо…

Мама ахает, прерывая меня.

– Боже мой, ты про Ф 4 в Оклахоме? Вы были там?

Я киваю.

– Мы были прямо в эпицентре бури. В самом ее сердце. Видели эту чертову воронку собственными глазами в нескольких метрах от нас. И Найл… она не колебалась.