Он кивает.

– Слухи, в основном, правдивы. Я из богатой семьи. Мой дед сколотил состояние на нефти и недвижимости, отец расширил семейный бизнес, а после его смерти мама взяла все в свои руки. С тех пор она умножила состояние в несколько раз. Как единственный наследник, я должен был принять управление бизнесом на себя, но никогда не думал об этом. Я, вроде как, собирался умереть, так что нахрен бы он мне нужен, верно? Поэтому я предпочитаю говорить, что богата моя семья, а не я. Я не сделал ничего, чтобы заработать хоть цент из моего наследства.

Я киваю.

– Кажется, я понимаю различие. Когда ты говоришь, что твоя семья богата…

Он пожимает плечами.

– Я никогда не уделял цифрам слишком много внимания. Кажется, речь идет о состоянии где то в районе... нескольких сотен миллионов. Или больше.

Мне немного не по себе.

– А у тебя лично?

Лок еще раз пожимает плечами, как будто это неважно.

– У меня акций, ну, не знаю... на несколько миллионов.

– И ты жил в обшарпанном мотеле «Ла Квинта»?

Он смеется.

– Они разрешают держать домашних животных, – говорит он, пожимая плечами.

Я пытаюсь разобраться в своих мыслях и чувствах.

– Итак, это ты основал «Тридцать первый шаг»?

Он кивает и пытается поймать мой взгляд.

– После торнадо я понял, что хочу помогать людям. Делать то, что делаете вы, но... по своему. Я никогда не имел ни малейшего интереса к семейному бизнесу, не хотел торчать целыми днями где нибудь в офисе, считая прибыль или анализируя условия договоров, или что то в этом роде. В тот день в Оклахоме... я изменился. Ты  изменила меня. А потом торнадо, и то, что я помогал... это что то значило. Я  что то значил. Я сделал что то хорошее . Не для себя, а для кого то другого. Я всегда думал только о себе, о том, как доставить себе удовольствие, забывая о том, что смерть стоит на пороге. Я никогда не делал того, что имело бы какую то значимость или ценность. И понял это там, в Оклахоме. Я не врач. Не опытный бизнесмен. У меня нет полезных умений. Все, что у меня есть – это время и деньги. Их я и использую.

– И когда ты сказал, что уехал, потому что хотел стать достойным моей любви…

– Это не единственная причина. Может быть, Оклахома положила этому начало. Но теперь мне нравится . Это как миссия. Как цель.

– А теперь… тебе кажется, что ты достоин моей любви? – в моем голосе... я даже не знаю. Отчаяние и надежда одновременно.

– Да, – он смотрит на меня, и взгляд этих сине зеленых глаз обжигает и ласкает одновременно. – И теперь я не отпущу тебя.

– Лучше не отпускай.

– Ты ведь понимаешь, что пройдет еще несколько недель, прежде чем мы сможем остаться наедине?

Я вздыхаю.

– Это приходило мне в голову, да. Но я ждала так долго, так что смогу подождать еще. Кроме того, люди нуждаются в нашей помощи.

– А если я не могу подождать?

– Тогда мы что нибудь придумаем. Ты же смышленый парень – уверена, ты что нибудь придумаешь.

И потом он вырубается – иначе не сказать. Я даю ему немного поспать и прижимаюсь ухом к его груди. Чувствую, как бьется его сердце. Пока лежу у Лока на груди и слушаю его сердцебиение, я позволяю себе пару минут поскучать по Олли.

Тук тук... тук тук... тук тук .

Это сердце Оливера. Бьется. Живое. Как напоминание. Мне и сейчас больно, и я знаю, что так будет всегда. Но потом Лок сжимает мою талию. Я чувствую его дыхание, его сердцебиение – сильное и ритмичное – и разрешаю этой боли остаться.

Иногда, я думаю, нужно немного боли, как напоминание о том, что в жизни есть место и хорошему.