Поздняков умер от несчастного случая в центре Санкт-Петербурга; Алина Дмитриевна сгорела в частном доме в Озерках; брюнета хлопнули в Москве при бандитских разборках.

Где связь? Если не копать, нигде.

Теперь, после вероятной гибели Алисы, связующую нить между убийствами в двух столицах смогу провести лишь я.

Какой идиотизм?! Зачем я вообще впуталась?! Что я здесь делаю?!

Ужас пнул меня так ощутимо, что я чуть не уронила повисшую на мне старушку.

— Ирина Ивановна, присядьте на скамеечку, — я подвела бабушку к лавке, бережно усадила и кустами, вдоль заборов, помчалась вон из Озерков.

Теперь, помимо запаха крови, меня преследовала вонь пожарища. Я тащила за собой этот шлейф по вагону электрички, метро, к кассе Московского вокзала.

Р-200 давно ушел без меня. До отхода «Красной стрелы» оставалось полтора часа, и, чувствуя себя преступником в розыске, я забилась между вокзальными ларьками и плакала.

Мне было жаль Алису, Кира, Алину Дмитриевну, жалко себя и красного диплома. Об отце я даже думать боялась. Останусь жива и на свободе, уеду, к чертовой матери, из Москвы, сяду в свой почтовый ящик, буду всю жизнь мыть пробирки и даже замуж не выйду. Таким идиоткам нельзя иметь детей, это опасно для генофонда страны.

А как я проникну в квартиру Ванны?!

Не-е-е-ет, таких, как я (если не получилось в детстве подушкой придушить), надо держать в изоляции и стерилизовать на случай побега! Дурость опасна и заразна.

Самобичевание увлекло меня настолько, что чуть не заставило пропустить «Красную стрелу». А билет в СВ мне и так каким-то чудом достался. Думаю, в силу закона о компенсации.

Выбравшись из-за ларьков и схватив первые попавшиеся беляши и бутылку лимонада, помчалась к вагону.

Лавируя среди провожающих-отъезжающих, подбежала к тамбуру своего вагона и чуть не юркнула на рельсы. Жаль, щель между вагоном и перроном маловата оказалась.

Пришлось опустить зареванную морду вниз, натянуть кепи до бровей и увлеченно ковырять носком сандалии асфальт.

Впереди меня, у двери тамбура, стояла троица парней, с коими несколько часов назад я взлетела в Домодедове и приземлилась в Пулкове. Они и тогда выделялись среди пассажиров авиалайнера.

О том, что троица «оттуда», говорило многое.

Прежде всего широкие плечи, накачанные задницы и лица вахтеров Кремлевского Дворца съездов. Глазки троицы автоматными дулами шерстили толпу, выискивая диверсантов, террористов и дурочек из Москвы, решивших провести органы.

Возможно, мне это казалось, и парни девушками любовались.

Двое из них точно побывали в самолете вместе со мной, насчет третьего я сомневалась. Он держал в руках пакет с воблой и выглядел свежее усталых товарищей. Товарищи были злые, разговоров между собой не вели, и от них за версту тянуло агрессией.

Возможно, и это мне казалось, у парней вокзальные щипачи сперли бумажники, они оправданно злились, а у милой Надежды всего лишь перегорела головушка и повышибало пробки.

Я стояла за их спинами, ругала проводницу, неспешно проверяющую проездные документы, прятала опухшее личико и молилась: «Только не мое купе, только не мое купе».

Фотографии Надежды Боткиной у парней быть не могло. Боткина выступала в Москве. Я боялась встреч в будущем. Оправдать свое присутствие на перроне питерского вокзала будет невозможно.

На мое дурацкое счастье, парни разделились между первым и вторым купе.

Я через окна полюбовалась их заселением и храбро вошла в вагон. На моем билете стояла цифра «восемь».

Соседнее с моим место занимала бабушка божий одуванчик. Беленькие, кокетливо уложенные кудельки, сиреневая помада и бриллианты во всех местах. Глазки бабушки сверкали им под стать, фарфоровые зубки перламутрово поблескивали — Ангелина (так, без отчества, представилась соседка) ехала от старого-старого поклонника.