— Нет, — настороженно сказал арестованный.

— Сейчас мы говорим один на один и никакого протокола не ведется. Я вам задал этот вопрос не случайно. Есть русская пословица: «От сумы да от тюрьмы не отрекайся». Она, может быть, в какой-то степени и устарела, но по существу правильная. Бывает такое стечение обстоятельств, которое трудно предвидеть, и человек запутывается. Наш закон это предусматривает и судит строго, по справедливо. Закон дает преступнику возможность искупить свою вину и вернуться в общество. Это зависит от воли и характера… Неужели вам не приходилось думать об этом, когда вы сидели в тюрьме?

— Здесь? — с удивлением спросил арестованный, и этого восклицания Ивану Васильевичу было достаточно, чтобы утвердиться в своем предположении.

— Нет, раньше. Перед войной, — уже уверенно сказал он.

— Откуда вы… Почему вы думаете, что я сидел в тюрьме?

— Да потому, что у меня есть некоторый опыт. Вы, вероятно, считаете себя единственным. Ошибаетесь. Вы не первый и не последний. Нацисты умеют использовать в своих интересах человеческие слабости.

Иван Васильевич говорил, не спуская глаз с лица арестованного. Складка на переносице Казанкова постепенно углублялась, он делал глубокие затяжки, а значит, слушал внимательно и думал.

— До войны у вас была растрата, что ли? — спросил подполковник.

— Да. Было такое дело… Проворовался.

— Ну, а кто виноват в том, что вы проворовались?

— Никто… Сам виноват.

— А если виноваты, то надо и отвечать… Вы пришли в эту комнату с намерением молчать. Думаю, что вы даже примирились со смертью. Так?

Арестованный поднял глаза и неожиданно спросил:

— Что я должен сделать, чтобы мне сохранили жизнь?

— Не будем торговаться, — строго сказал Иван Васильевич, — у вас два пути. Продолжать запираться и этим поставить себя в ряды самых презренных преступников. Второй путь — правда. Чистосердечным признанием и полной правдой вы искупите часть своей вины. Суд это примет во внимание.

— Хорошо. Я признаюсь! — твердо сказал арестованный. Он хлопнул себя по коленкам и встал, но тотчас же спохватился и, чтобы замаскировать невольный жест, попросил: — Разрешите еще закурить?

— Курите.

Дрожащими пальцами он взял папиросу и сломал две спички, пока закуривал. Иван Васильевич взглянул на часы.

— Хотите есть?

— Не до еды сейчас.

— Почему? Перерыв кончится, и будем продолжать допрос. Придется сидеть всю ночь.

— Ну ладно, если можно, поем.

Иван Васильевич снял трубку телефона.

— Перерыв можно кончать. Стенографистку на место. Казанкову пришлите поесть.

Когда Бураков и стенографистка вернулись назад, Иван Васильевич сидел откинувшись на стуле, а пальцами постукивал по столу. Глаза его весело блестели. Бураков знал, что начальник обожает музыку и в минуты приподнятого настроения в голове у него всегда какая-нибудь мелодия.

Арестованный сидел сгорбившись, опустив голову на грудь, и даже не поднял ее при их приходе.

3. Допрос продолжается

— При каких обстоятельствах освободили вас из тюрьмы и что вы делали при немцах, расскажете позднее, — начал Иван Васильевич, когда арестованный поел. — Сейчас меня интересует задача, с которой вы приехали в Ленинград.

— В Ленинград меня послали потому, что я здесь жил до войны, — сказал Казанков, глядя прямо в глаза следователю.