В течение шести месяцев я была его секретаршей в маленькой скромной конторе. Он никогда не приходил раньше пяти часов.

После этого он решил, что я должна поступить на сцену, и устроил мне первый ангажемент в странствующей труппе. Он был и владельцем этого предприятия, так как мне ведено было каждый день посылать ему точные отчеты о выручке. По субботам я платила жалованье артистам и высылала ему остаток.

Когда я вернулась в город, он снял театр, в котором я должна была выступать в главных ролях. Жалованье он мне платил очень маленькое: мне едва хватало его на самое скромное существование. Единственное, что он предложил мне после первых моих крупных успехов, — это часть выручки, когда она превосходила известную сумму.

Тут я должна сказать несколько слов о честности Джесса Трэнсмира: слово его было свято. Мои успехи вскоре превзошли все, даже самые смелые ожидания, и ежедневная выручка почти всегда превосходила назначенную сумму. Старик платил положенную мне долю, это-то и помогало мне сводить концы с концами.

В честности он был подобен китайцам, среди которых провел большую часть жизни. Если вы знакомы с правилами чести, которых придерживаются китайцы, Тэб, то поймете, что это означает. Мне известно, что с И Лингом у него не было писаного контракта. И прибыль в ресторане превзошла все его ожидания… Однако старик всегда щедрой рукой выдавал китайцу его долю.

Самым странным в моей жизни было то, что, несмотря на мои шумные успехи, я продолжала служить у старика секретаршей; каждую ночь, как вам теперь уже известно, после театра я приезжала к нему. Вы можете себе представить, как я уставала. Иногда у меня еле хватало сил, чтобы подняться по лестнице в Майфилд… Но старик не знал жалости: в отношении своих подчиненных он был беспощаден.

Когда я стала знаменитостью и портреты мои начали появляться во всех журналах, он купил мне ларец драгоценностей, о которых вы знаете. Старик сказал, что после его смерти все эти вещи достанутся мне. Но до его смерти драгоценности принадлежали ему, и вот каждый вечер повторялось одно и то же: я приходила обедать в ресторан И Линга, и старик доставал из своего неизменного чемодана ларец. Ночью же, по окончании представления, я должна была отвозить ларец в Майфилд и передавать ему.

Тэб, все время внимательно слушавший это повествование, спросил:

— А говорил вам когда-нибудь Трэнсмир о вашем прошлом, о ваших родителях?

На лице мисс Эрдферн промелькнула горькая улыбка.

— О, да! Старик Трэнсмир был очень откровенен — это было одно из главных его качеств. Он знал о драме моих родителей… Вообще он говорил, что предпочитает иметь дело с людьми, у которых имеются причины что-либо скрывать, — ими легче управлять… Он и мне сказал: «Вы должны будете во всем повиноваться мне. Иначе… Вы, разумеется, не хотели бы прочесть в газетах о преступлении вашего отца?» Но странно, что он никогда не возражал против того, чтобы я называлась моим настоящим именем: ведь Эрдферн не только сценическая моя фамилия…

— Кто же был ваш отец? — осторожно спросил Тэб. Он боялся оскорбить девушку неловким вопросом.

Мисс Эрдферн ласково взглянула на него и ответила:

— Он был актером… И думаю, что он был талантливым актером, пока не стал пить… Он тогда был пьян, когда совершил ужасное убийство. Вот и все, что мне удалось узнать. Но о чем вы так задумались, Тэб?

— Я стараюсь припомнить всех казненных за последние двадцать лет… Не было ли среди них Эрдферна? — задумчиво произнес молодой человек.