Действительно, метрах в ста от нас, на обломке скалы сидел человек. Отсюда он сливался с серыми скалами, но когда мы подошли ближе, то я увидел неподвижно сидящего старца. Не отрываясь, смотрел он вдаль, туда, где узкой полоской тянулся остров.

Мы подошли ближе.

– Это Гомер, – сказал Артем. – Это Гомер! Это так же верно, как то, что далекий остров – Итака…

Старик не обернулся на шум наших шагов, он, казалось, спал, но когда Артем обратился к нему, тотчас же ответил на приветствие. Да, легенда говорила правду: Гомер был слеп.

– Он не видит… – сказал Артем. – Он слепой.

Я всмотрелся в лицо старца, ожидая увидеть незрячие глаза поэта, знакомые нам всем по бюсту античной работы, но вдруг понял большее: он не просто был слеп… Морщинистые веки запали в глазницы… Гомер был ослеплен.

– Гомер, – сказал я, – с вами говорят люди из будущего. Вы понимаете? Тридцать три столетия разделяют нас.

– Вы боги? – звучно и просто спросил старик.

– Нет, что вы!.. Мы смертные, но прибыли сюда из далекого будущего. Вас, Гомер, помнят и чтят, как великого поэта… Ваши песни записаны. И «Илиада» и «Одиссея»…

– Записаны?.. Не понимаю…

– Ну, такими значками, на тонких белых листах.

– Так поступают финикияне, – задумчиво сказал Гомер. – Я слышал об этом.

– Но должен вас огорчить… Некоторые сомневаются, что вы действительно жили на свете, Гомер…

– Боги не знают сомнений. Вы – смертные, – усмехнулся Гомер и быстрым движением ощупал скалу, на которой сидел, и я увидел, что рука его была сильной и ловкой. Потом он наклонился и, подняв с земли камень, сильно сжал его в руке.

– Нас, видите ли, очень интересуют некоторые противоречия в ваших поэмах…

– Не смеетесь ли вы надо мной, чужестранцы? – громко спросил Гомер, и сквозь прорехи в его сером плаще было видно, как напряглись его все еще могучие мышцы.

– Осторожно! – воскликнул Артем и схватил старика за поднятую для удара руку.

Какое‑то мгновение Гомер сопротивлялся, но вот его рука разжалась, и камень покатился с обрыва.

И море, всплеснув, приняло его далеко внизу.

– Сейчас каждый может обидеть слепого… – грустно сказал Гомер. – Зачем я вам? Идите своей дорогой.

– Мы вовсе не хотели вас обидеть, мы говорим правду, но некоторые противоречия в ваших поэмах… Вот, к примеру, я хотел узнать… Вы часто говорите в песнях об Одиссее, о железных изделиях, об употреблении железного оружия. Ведь в ваше время его еще не знали?

– Не знали? Да, не знал тот, у кого не было быков круторогих, чтобы выменять на них топор из седого железа, меч или нож. Разве вы не встречали торговцев, что привозят из‑за моря украшения и оружие? Много берут они за них пленников и вина, и быков, и шкур…

– Возможно, возможно… Но все‑таки согласитесь, Гомер…

– Постойте, – перебил меня Артем, – сейчас мой черед спрашивать… Гомер, вы что‑нибудь ели сегодня?

– Ни вчера, ни сегодня… – ответил Гомер. – Здесь не хотят слушать моих песен. Двенадцать кораблей краснощеких, полных смелыми воинами, увел к берегам Илиона Одиссей, сын Лаэрта, и они не вернулись… Этого здесь не забыли…

Артем бросился к нашей «тележке», достал оттуда сверток и побежал к нам, а я воспользовался случаем и прямо спросил Гомера:

– Считают, что вы сами, Гомер, во время войны с Троей были в рядах ахейцев.