|
Время тянулось монотонно; каждый поворот штурвала был опрометчивым, но необходимым экспериментом — опрометчивым, как охотник-солдат, идущий на приступ, необходимым, как скачок пожарного с горящей лестницы. Наступил полдень; капитан пообедал, чтобы подкрепиться для дневной работы, я — чтобы следить за ним; и наше положение было определено по карте с мелочной точностью, которая показалась мне почти жалкой и почти нелепой, когда я подумал, что в следующий раз смотреть на этот лист бумаги будет, вероятно, какая-нибудь любознательная рыба. Пробило час, потом два, капитан хмурился и злился, и если мне случалось когда-нибудь замечать дремлющего убийцу, то этим человеком был он. Помоги Бог матросу, который вздумал бы не послушаться его.
Внезапно он обратился к помощнику, возившемуся со штурвалом. — Два румба влево от носа, — сказал он и взялся сам за штурвал. Джонсон кивнул головой, вытер глаза тыльной стороной мокрой руки, выждал, пока корабль стал подниматься на вершину волны, и, ухватившись за снасти грот-мачты, полез вверх. Я следил за ним, пока он взбирался все выше и выше, повисая при каждом резком толчке, карабкаясь вверх в моменты затишья; наконец добрался до краспис-салинга и, охватив одной рукой мачту, стал всматриваться в сторону юго-запада. Спустя минуту он соскользнул вниз по бакштагу и стоял на палубе; он ухмыльнулся, кивнул, сделал пальцем утвердительный знак и минуту спустя уже действовал штурвалом, потный и задыхавшийся, с мокрым и улыбающимся лицом, а его волосы и фалды развевались по ветру. Нэрс сходил вниз за своим биноклем и принялся молча исследовать горизонт; я последовал его примеру, пользуясь невооруженными глазами. Мало-помалу в этой белой пустыне вод я начал различать участок, где белизна сгущалась; небо над ним тоже казалось беловатым и туманным; и понемногу до моих ушей дошел звук, более глубокий и более страшный, чем завывание бури, — непрерывный, грохочущий шум прибоя. Нэрс вытер бинокль рукавом и протянул мне, указывая направление рукой. Бесконечные ряды валов появлялись, исчезали, метались в кружке бинокля; иногда бледный уголок неба или резкая линия горизонта мелькали над волнами; и вдруг появился и исчез с быстротой ласточки, прежде чем я успел фиксировать его, предмет, за который мы так дорого заплатили и ради которого предприняли такое долгое плавание: мачты и снасти брига обрисовались на небе с флагом, развевающимся на грот-мачте, и с лоскутьями марселя, болтавшимися на рее. Я снова и снова с трудом разыскивал это видение. Никаких признаков земли не было видно; разбитое судно стояло между небом и морем — я никогда еще не видал до такой степени одинокого предмета; но когда мы подошли ближе, я заметил, что он защищен линией бурунов, тянувшейся в обе стороны и отмечавшей ближайший риф. Тяжелая пена висела над ними, как дым, на высоте нескольких сот футов, и грохот их последовательных взрывов напоминал канонаду. Через полчаса мы подошли к ним вплотную; еще столько же времени огибали этот чудовищный барьер; и вот море незаметно стало утихать и судно пошло ровнее. Мы достигли подветренной стороны острова, как я могу назвать ради формы это кольцо пены, тумана и грохота; и, отдав один риф, повернули через фордевинд и направились в проход.
ГЛАВА XIII Остров и разбитое судно
Все были рады-радешеньки. Это видно было по веселым и довольным лицам. Джонсон широко улыбался за штурвалом, Нэрс благодушно рассматривал карту острова, матросы толпились на носу, оживленно толкуя и жестикулируя: так очевидно было наше спасение, так привлекателен вид клочка земли после многих дней, проведенных в пустынном море! В довершение благополучия, в силу одного из тех лукавых совпадений, которые придают судьбе характер дурно воспитанного и злорадного школьника, — лишь только мы повернули корабль, ветер начал стихать. Для меня, впрочем, это была только смена тревог. |
