Само собой, похороны жены — это не самое веселое занятие, но дело было не только в том, что он потерял Саскию. Хотя, конечно, у них были хорошие времена, но жена долго и тяжело болела, и Рембрандт понемногу привык к мысли о ее смерти.

Дело было не только в смерти как таковой.

Дело было в тех неожиданных и неприятных переменах, которые эта смерть принесла в его жизнь.

Во-первых, он с горечью узнал, что Саския незадолго до смерти переписала свое завещание, назначив своим наследником маленького Титуса. Правда, она назначила мужа единственным опекуном девятимесячного сына, но тем не менее, как ни крути, фактически она лишила Рембрандта наследства.

И кроме того, на похоронах Хендрик ван Эйленбюрх, родственник покойной, посмел предъявить мейстеру Рембрандту какие-то неуместные претензии. Он заявил свои права на часть имущества покойной, говорил о ее драгоценностях..

Нет, нет и нет! Жадные родственники не получат ни гульдена, ни крошки из наследства Саскии! У него и без того хватает долгов!

— Гертджи! — раздраженно выкрикнул Рембрандт. — Гертджи! Где тебя черти носят?

— Я здесь, минхейр! — служанка возникла в дверях со странной, блуждающей улыбкой на пухлых губах.

— Принеси мне вина! — потребовал хозяин. —Того, ты знаешь.., того, что прислал мне минхейр Домер…

— Сию минуту, хозяин… — Гертджи опустила глаза и исчезла.

Пожалуй, и правда надо будет написать ее портрет.., у чертовки красивая кожа…

Но что же делать с деньгами? Подходит срок очередного платежа по закладной.., правда, тот странный человек заплатил ему пятьсот гульденов, но от них уже почти ничего не осталось.., деньги имеют обыкновение таять с необычайной скоростью.., конечно, он купил тот античный мрамор, но это ведь для дела…

Гертджи беззвучно вошла в комнату, поднесла хозяину бокал с темно-красным вином, склонилась к нему, как бы нечаянно прикоснувшись высокой грудью.

Рембрандт взволнованно сглотнул, поднял глаза, встретился с жарким, пристальным взглядом служанки. Ее мягкие губы что-то прошептали. Бокал с громким, обиженным звоном упал на черно-белые плиты пола, разбился на сотни мелких кусков, темно-красное вино обрызгало все вокруг, как кровь.

Как кровь Саскии, почему-то подумал Рембрандт.

Старыгин подумал, что жить здесь, наверное, очень удобно и комфортно, но безумно скучно.

Он снова задремал, а когда проснулся, совсем стемнело.

Они ехали по горной дороге, справа темнело бездонное ущелье, слева из темноты смутно проглядывал силуэт горного кряжа. Дорога нырнула в ярко освещенный туннель, снова вырвалась наружу среди горных склонов, и по сторонам шоссе загорелись указатели, предупреждающие о приближении итальянской границы.

— На этой границе можно вовсе не беспокоиться, — проговорила Катаржина, заметив, что ее пассажир проснулся.

Действительно, дорожный указатель сообщил, что нужно снизить скорость до восьмидесяти километров в час.., потом до шестидесяти.., потом до сорока, до двадцати.., и они на небольшой скорости проехали границу Австрии и Италии.

— Ну вот, теперь больше не будет никаких препятствий, — проговорила Катаржина, съезжая на обочину. — Если ты выспался, давай, поменяемся местами — ты поведешь машину, а я немного отдохну.

Старыгин сел за руль, и они продолжили путешествие.

Дорога вилась среди гор, то и дело ныряя в туннели или проносясь по невесомым ажурным мостам над пропастями. В глубине ущелий россыпью драгоценных камней светились горные деревеньки.

Рядом, на пассажирском сиденье, спала Катаржина. Лицо ее во сне было неподвижно и напоминало маску. Не шевелились губы, не дрожали ресницы, дыхание было почти неслышно.