«У страха глаза велики», — подумал Старыгин и осторожно нажал на ручку двери. Она была заперта. Ну да, Катаржина ее запирала при нем, но вот куда она дела ключ?

Он пошарил на тумбочке, заглянул под кровать. Не могла же она унести его с собой в душ? Драгоценное время уходило. Шум воды в ванной прекратился.

В полном отчаянии Старыгин схватил дамскую сумочку, что валялась на тумбочке. Кошелек, паспорт, губная помада, расческа, пестрый шелковый платок, что повязывала Катаржина в дороге, разные дамские мелочи…

И в самой глубине он увидел яркую пудреницу, покрытую розовой эмалью, на крышке которой был выдавлен цветок с разноцветными лепестками.

«Что это значит? — подумал Старыгин, вертя пеструю безделушку в руках. — Почему она не отдала ее продавцу? И почему обманула меня? Захотела оставить себе? Но даже я, мужчина, не слишком интересующийся женской одеждой и косметикой, понимаю, что детская дешевая штучка не может заинтересовать такую женщину, как Катаржина».

Он открыл пудреницу. Там не было ничего, даже пудры. Старыгин пожал плечами и тут увидел ключ, который лежал, оказывается, на подоконнике. Дверь он открыл без скрипа и сбежал по лестнице, забыв поприветствовать портье.

Снилось ему, что он идет вдоль одного из амстердамских каналов.

Идет под руку с женщиной, только вот лица этой женщины никак не может разглядеть. То ли это покойная Саския, то ли вдова трубача Гертджи…

Они идут вдоль канала, ни слова не говоря, а навстречу им по одному, по двое проходят те, кого писал мейстер Рембрандт за прошедшие годы — пророк Иеремия с трясущейся седой бородой, апостол Павел в сером грубом рубище, доктор Тюльп в белоснежном кружевном воротнике, с ухоженной бородкой, торговец Николас Руте в меховой шапке, в пышном воротнике — фрезе, широкоплечий могучий Самсон с коротко и неровно остриженными волосами…

И все они показывают художнику на что-то, плывущее по темной воде канала.

Мейстер Рембрандт подходит к самой воде, склоняется.., и видит плывущие мимо него полуувядшие цветы — тюльпаны, лилии, розы.., он следит за этими цветами, пытаясь понять, откуда и куда они плывут, и вдруг там же, в этой темной маслянистой воде, видит он лицо.., лицо своей Саскии, так рано его покинувшей…

И мертвая Саския открывает глаза, смотрит на него со странным укором, и тянет из воды к нему руки, словно пытается схватить и утянуть к себе, в воду…

— Что ты, Саския, мой цветочек! — в испуге говорит ей мейстер Рембрандт. — Разве я в чем-то перед тобой виноват? Почему ты хочешь моей смерти?

И она что-то отвечает ему, только слов не слышно.., она отвечает ему с укором…

Рембрандт проснулся в ужасе. Приподнявшись в постели, уставился перед собой невидящими глазами.

К чему такой сон? Неужели покойная жена с того света пытается протянуть к нему руки?

Он повернулся и увидел спящую рядом Гертджи.

Полное плечо отливало молочным серебром под льющимся сквозь неплотно прикрытые ставни лунным светом. Женщина дышала спокойно и ровно, словно совесть ее была чиста, как слеза младенца. Вот она немного повернулась и пробормотала сонными губами какое-то слово, какое-то неразборчивое имя…

Рембрандт успокоился и снова лег рядом с Гертджи.

Должно быть, этот сон ничего не значит, незачем беспокоиться о пустяках. Говорят, покойники снятся к перемене погоды. Другое действительно беспокоит его: деньги тают, как снег под лучами весеннего солнца.., долг за дом не уменьшается, да и других долгов у него чересчур много.., и Саския оставила наследство не ему, а девятимесячному сыну.., и еще этот странный заказчик, этот Черный Человек — какую необычную задачу поставил он перед художником.