Наконец, преодолев страх, я подошла к футляру и, медленно приподнимая скобочку замочка, открыла его. Вместо виолончели в футляре находилась большая пузатая пластмассовая папка. Пришлось нагнуться, чтобы рассмотреть ее получше. На листке, скрепленном с обложкой, была надпись, сделанная крупными печатными буквами: ШЛЯПА, ПОЛНАЯ ДОЖДЯ.

У меня потемнело в глазах, и мгновение я была как слепая. Потом в моем воображении возникли склеенные обрывки телеграммы, разорванной Франтом возле почты, и загадочная фраза из нее: «СПЕ…… НА…… СЕД…ГО ТМ ШЛЯПА ПОЛНАЯ ДОЖДЯ».

Фраза «шляпа, полная дождя» стояла в телеграмме, здесь она была на папке. «Почему? Что у него общего?» — теснились в мыслях назойливые вопросы. Стоя на коленях перед открытым футляром, я воспринимала происходящее словно сон.

Наконец, я решилась заглянуть в папку. Сверху в ней находился листок с таинственными химическими символами, образующими узорчатую цепочку. Наверное, это тот самый листок, что я достала из-под кресла в доме бородача. Значит, это и есть конечный результат многолетнего труда, горсточка золота, добытая из целой горы песка, как выразился бородач.

Я зачарованно смотрела на листок, а в голове у меня был полный ералаш.

Но тут с лестницы донесся шум шагов, я в панике зарыла папку и замкнула футляр. Едва я успела с этим справиться, как в дверях возникло помрачневшее лицо пана Коленки.

— Такой день! — воскликнул он. — Можно с ума сойти! Прости, дитя мое, к сожалению, не смогу угостить тебя бобами. Я должен идти с профессором.

— А что случилось?

— Можно с ума сойти, — повторил пан Коленка.

Выставив меня за дверь, он захлопнул ее и собрался запереть на ключ. И тут я скромно обратила его внимание на то, что башня является памятником старины, а бобы, оставленные на невыключенной электрической плитке, угрожают пожаром.

— Такой сумасшедший день! — выкрикнул пан Коленка, схватившись за голову, и, вбежав в комнату, выключил электроплитку. А мне стало немножко грустно, потому что я очень люблю тушеные бобы.

Что за позор?

Внизу меня ожидал Мацек.

— Говорю тебе, новый скандал, — прошептал он взволнованно. — Кто-то забрался в дом профессора.

— Кто? — удивилась я.

— Профессор и сам не знает. Но он кого-то подозревает, и они с виолончелистом идут в милицию.

— Кого подозревает?

— Не знаю. Они разговаривали тихо, и я не расслышал.

— Не мог подойти ближе?

— Жаль, что тебя внизу не было.

— Не будем ссориться.

— Кто тут ссорится?

— Да ты.

— Знаешь, ты всегда такая…

Но тут в дверях возник пан Коленка, и у нас уже не осталось времени на ссору.

Профессор с виолончелистом взяли с места в карьер, а мы, выдержав приличную дистанцию, двинулись вдогонку. Следить за ними было нетрудно. Занятые, видимо, собственными мыслями, они не замечали ничего вокруг и маршировали прямо к отделению милиции, размещавшемуся на Янтарной.

Войдя в здание, профессор и пан Коленка изложили дежурному все, что намеревались, и чего мы, к сожалению, не слышали. Сержант тут же подпоясался, перебросил через плечо полевую сумку и пристегнул резиновую дубинку. Лицо его приняло официальное выражение. Потом все трое вышли из здания с озабоченным видом.

— Куда они идут? — спросил Мацек, когда мы тронулись за ними.

— Милиция не «ходит», а исполняет служебные обязанности, — пояснила я.