Я великодушно изъявила свое согласие, хотелось подробнее расспросить о шляпе, чтобы выяснить, отчего весь этот шум. Тем временем легкий шум издавала пока лишь кофеварка-«экспресс». Усевшись сам и усадив меня напротив, добрый дядюшка заказал две порции шоколадного крема и вздохнул.

Я воспользовалась наступившей тишиной.

— Вы уверены, что вам подменили шляпу?

— Как дважды два — четыре.

«Чрезмерная самоуверенность», — отметила я про себя.

— Интересно! — произнесла я вслух.

— Что интересно? — удивился лысый.

— Вообще… Например, как вы узнаете свою шляпу, если они были так похожи?

— Вижу, подход у тебя вполне профессиональный. Но опознать шляпу очень просто. Поскольку она была мне чуть-чуть великовата, я под кожаный отворот подложил газетную прокладку.

— А вы не помните, какая была газета?

— Хо-хо… Ты копаешь все глубже. Трудно сейчас ответить. Во всяком случае, какая-то варшавская газета — «Экспресс» или «Жиче Варшавы». Другие я не читаю.

— И больше никаких примет?

— Никаких.

— Тогда зачем вам нужна именно эта шляпа? Та, другая, сидит на вас как влитая, и в нее не нужно подкладывать газету.

— Браво! Вижу, ты не только внимательна, но и практична. Мне это нравится. Должен сказать, однако, что не могу так легко расстаться с той шляпой. Открою тебе один секрет. Я заплатил за нее сто двадцать шесть злотых…

— Разве это так много? — перебила я.

— Пока немного, сейчас она стоит ровно столько, сколько я за нее заплатил. Но завтра, в воскресенье… — тут он загадочно улыбнулся, — …она может подняться в цене до ста тысяч или выше.

— Сто тысяч, а может, и больше… — восхищенно прошептала я, забыв даже о необходимости проявлять безразличие. — Но почему?

— Сожалею, но пока не могу объяснить.

Приложив палец к губам, добрый дядюшка жестом призвал меня к молчанию.

— Вы, наверно, волшебник?

— Нет, моя дорогая. — Он развел руками. — Если хочешь знать, я всего-навсего виолончелист. И к тому же не солист, а рядовой музыкант из симфонического оркестра, в котором играю на виолончели. Ты когда-нибудь слышала о ней?

— Конечно. Это такая большая-большая скрипка.

— Ну, не совсем.

— Знаю. Ее не прижимают подбородком, а ставят на пол между ногами.

— Скажите пожалуйста! Вижу, ты хорошо разбираешься в музыкальных инструментах.

Знаю даже, что самый знаменитый в мире виолончелист — это испанец Пабло Касальс.

— Еще раз браво! — дядюшка от восторга был, казалось, на седьмом небе.

— Меня лишь удивляет, почему вы так спокойно говорите о ста тысячах? — задала я каверзный вопрос.

Виолончелист снял очки и, вынув из кармана кусочек замши, начал медленно протирать стекла.

— Моя милая, если бы ты всю жизнь играла на виолончели, то тоже не слишком бы нервничала. Этот инструмент умиротворяющее действует на нервную систему.

«Ну и философ, — подумала я, — о ста тысячах говорит так, словно речь идет всего-навсего о том, чтобы заплатить за две порции крема. Ну, дорогуша, неужто ты и впрямь скромный виолончелист симфонического оркестра?» Во мне зародилось подозрение.