Виолончелист же как ни в чем не бывало занялся своей порцией крема. А я тем временем думала о ста тысячах, вернее, о том, что бы я купила себе на эти деньги. Скорее всего, настоящие американские джинсы и кольт из чистого золота. Пацаны с Саской Кемпы иссохли бы от зависти.
— Почему ты не ешь? — спросил виолончелист.
— Исчез аппетит.
— Не принимай эту пропажу близко к сердцу.
— Но ведь дело совершенно необычное.
— Зря я тебе рассказал…
— Я бы и так узнала.
— Браво! — Виолончелист снова снял очки и, подышав на стекла, начал их протирать. а я, воспользовавшись паузой, снова обратилась к нему:
— Вы абсолютно уверены, что этот тип случайно подменил вашу шляпу?
— Абсолютно. Никто не знает, что ее ценность может внезапно возрасти.
— А может быть, он за вами следит?
— Моя дорогая! — вскричал он. — Кому нужно выслеживать старого виолончелиста? — Вдруг взгляд его обострился. Это был уже не добродушный дядюшка, угощавший меня шоколадным кремом, а какой-то недоверчивый, даже подозрительный тип. — Удивлен, что ты вообще задаешь такие вопросы.
— Всякое бывает, и никогда не знаешь, откуда ветер дует, и где зарыта собака.
Последнее присловье я переняла у отца, который всегда пользуется им, когда ему нечего сказать. На виолончелиста оно произвело потрясающее впечатление: вынув из кармана платок, он стал вытирать лоснившуюся лысину.
— Начинаешь философствовать, моя девочка, и, кажется, смеешься надо мной.
Добродушное лицо виолончелиста вдруг посуровело. Резким движением он сорвал очки, но тут же, улыбнувшись, снова надел их.
— Очень странная ты девочка. Я с тобой вполне откровенен, а ты говоришь мне такие вещи. Будет лучше, если ты вообще забудешь о нашем разговоре.
«Тере, фере, мореле, — подумала я, — все понятно. Зарвался, а теперь отступает. Слишком поздно, дорогой дядюшка, а вернее, подозрительная личность».
— Если хотите, могу забыть даже о вашем существовании. — Я изобразила обиду. — Сомневаюсь, однако, что вы сможете найти свою шляпу без моей помощи. Я единственная обратила внимание на того типа…
— Действительно, ты единственная могла бы мне помочь, — произнес виолончелист, потирая ладонью лоб.
— Благодарю. Если хотите, чтобы я помогла, ответьте еще на несколько вопросов.
— Слушаю, слушаю, моя девочка.
— Во-первых, я не выношу, когда мне говорят «моя девочка», а во-вторых, где вы купили шляпу?
— Хорошо, буду называть тебя по имени.
— Меня зовут Девяткой.
— Великолепно, — рассмеялся он. — Это мне очень нравится. Так вот, Девятка, я купил шляпу в Варшаве, в торговых рядах на углу Маршалковской и Зельной.
— На шляпе был фирменный знак?
— Не помню.
— Вы поставили на ней свои инициалы?
— Мне это даже в голову не пришло. Удивительно, но я чувствовал себя единственным в мире владельцем такой шляпы.
— Но ведь существует, наверно, несколько сот таких шляп?
— Да, но моя казалась мне особенно красивой и роскошной. Я не придаю большого значения одежде, моя единственная слабость — шляпы. — Проведя ладонью по голове, он коротко хохотнул. — Может быть, как раз потому, что закрываю шляпой лысину. Да, Девятка, у каждого своя слабость.
«Значит, его шляпа не была помечена инициалами, — сообразила я. — В таком случае у Франта была не чужая, а своя собственная шляпа. |