— Но зачем? — удивилась Грэйния. — И… где же будете вы?

— Вам должно быть совершенно ясно, что мне не стоит оставаться с вами в доме, — ответил граф. — Я ночую на корабле вместе со своей командой, а вам совершенно нечего бояться.

Грэйния промолчала, и граф заговорил снова:

— Вероятно, мне не надо и напоминать вам, что вам следует играть роль француженки постоянно, то есть говорить только по-французски, думать по-французски… словом, быть француженкой во всех отношениях.

— Я постараюсь, — негромко проговорила Грэйния, — но я думала, что раз уж мы здесь, то можем быть… вместе.

В голосе ее прозвучала почти что мольба, но, к ее удивлению, граф отвернулся и не смотрел на нее; Грэйния поняла, что он ответит отказом.

В эту самую минуту возле дома послышался чей-то крик, потом громкие поспешные шаги на веранде, и в комнату буквально ворвался Жан.

— Vite… Vite! Monsieur! — задыхаясь, прерывисто заговорил он. — Un bateau en vue!

Он показал в сторону моря.

— Оставайтесь здесь! — коротко бросил Грэйнии граф и выбежал из комнаты, закрыв за собой дверь.

Грэйния бросилась к окну и увидела, как он бежит по камням следом за Жаном.

Скоро он исчез из виду, но Грэйния все стояла у окна, напуганная неведомой опасностью; ей хотелось быть вместе с Бофором и не оставаться одной.

Она понимала, что любой появившийся в пределах видимости корабль может означать угрозу; она помнила, как по пути на Сен-Мартен граф приказывал немедленно менять курс, едва вдали показывались чьи-то паруса.

Возможно, корабль графа был замечен, когда входил в бухту? Или же появился английский военный корабль с целью захватить остров?

Граф и его друзья были совершенно уверены, что такого не случится, но ведь англичане могли переменить намерение и пожелать добавить Сен-Мартен к своим владениям.

Все это было очень тревожно, и Грэйния долго еще смотрела в окно, надеясь увидеть либо корабль графа, либо тот, о котором предупреждал Жан, но синий горизонт оставался пустым.

Начало смеркаться, солнце клонилось к закату, наступал вечер.

Грэйнии хотелось выйти и подняться на скалы, чтобы вглядеться вдаль, пока это еще возможно, но граф велел ей оставаться на месте, и она подчинялась — потому что любила его.

Немного погодя она стала, было осматривать дом, но не могла сосредоточиться ни на чем, кроме мысли, что Бофор, вероятно, в опасности.

Медленно поднялась она по лестнице и обнаружила большую спальню, которая явно принадлежала Бофору, и еще несколько других.

Все они были великолепно обставлены, а в спальне графа стояла восхитительная французская кровать с занавесками, ниспадавшими с золотого кольца на потолке.

Кровать Бофор, разумеется, привез с Мартиники, так же как и чудесный туалетный столик, который скорее подошел бы женщине, чем мужчине.

По обеим сторонам постели стояли небольшие комоды, изготовленные, как решила Грэйния, руками выдающихся французских мастеров; на стене висела картина кисти Буше.

Все было так красиво… «Комната для любви», — подумала Грэйния и покраснела при этой мысли.

Она все ходила и ходила по дому, спустилась вниз и добралась до маленькой столовой, увешанной, как и гостиная, портретами предков; рядом располагалась кухня, которая, по мнению Грэйнии, привела бы Анри в восторг.

Нашла она и небольшую библиотеку, сплошь уставленную книжными шкафами, и обрадовалась, что ей, по крайней мере, будет что почитать.

Но сейчас чтение вовсе не шло ей на ум. Хотелось одного — быть вместе с Бофором, и, спохватившись, что она так надолго ушла со своего наблюдательного пункта, Грэйния снова вернулась к окну.