Как-то отправился Петр, отец Грунин, к кузнецу местному Михею лошадь подковать. А котомку с продуктами, в уплату приготовленными, как нарочно, дома забыл. Матушка Груню ему вдогонку отправила. Послушно поспешила Аграфена батюшку догонять, хоть особой радости в том и не видела, а подозревала родителей в тайном умысле. Сынок Михея, рыжий Андрейка, с малолетства к ней неровно дышал, все норовил то за косу дернуть, то подножку подставить, то в лужу толкнуть. Вырос Андрейка, а с ним и пакости его «повзрослели». Теперь он не мог пройти мимо, чтобы не обнять девушку да не начать шептать ей на ушко всякие слова глупые, или при всем народе лез целоваться, или во всеуслышание деревни называл ее своей невестой. А то еще был случай, посадил Андрейка, лось здоровый, Груню на дерево высокое да и говорит: «Выйдешь за меня, сниму, ну, скажи, что согласна!» Так и сидела Груня на дереве, боялась слезть, чтобы юбку не порвать, да и неудобно в платье по веткам лазить, особо когда парни внизу стоят, от смеха лопаются. А больше всех Андрейка надрывается. «Как бы, – говорит, – мне эту Грушу достать да скушать». Спасибо, подружка помогла, сбегала за отцом Груниным. Когда примчался Петр дочку выручать, парни все уже разбежались, а Груне удалось кое-как сползти по стволу. Ей же еще и попало. Правда, честно сказать, была и от Андрейки кое-какая польза: в кузнице он отцу с малолетства помогал, кулаки у парня были пудовые, так что остальные женихи, которые на Груню заглядывались, руки распускать побаивались. Несмотря на это, девушке совсем не хотелось появляться около кузницы, где она наверняка встретит Андрейку. Поэтому спешила она изо всех сил, надеясь догнать отца по дороге.

Бежит Груня, торопится, по сторонам не смотрит, даже солнышку, уже совсем по-весеннему пригревающему, не радуется. Вдруг слышит, будто зовет ее кто-то. Огляделась она на ходу, видит, на повороте телега с дороги съехала да колесами задними в снегу увязла. Снег-то уже подтаявший, рыхлый, вот и провалились колеса. Рыжая коренастая лошаденка нетерпеливо ногами перебирает, гривой взмахивает, а рядом стоит старушка в платочке и лошадь уговаривает: «Ну, Ганя, миленькая, ну дерни чуток сильнее, мы и выберемся». Оказывается, вовсе старушка не Груню звала, а с кобылой своей беседовала, которую Ганей звали, вот Аграфене и послышалось: ее в деревне кто Груней кликал, кто Граней. Остановилась девушка рядом с телегой, думает: «Батюшку мне уж все равно не догнать, так хоть старушке помогу. Старушка совсем незнакомая, видать, издалека добирается, да и странная какая-то, кто ж зимой на телеге ездит? Одежонка на ней плохонькая, но на нищенку не похожа, да разве разъезжают нищенки на собственных лошадях?» Подумала так Груня да к старушке поближе подошла.

– Здравствуй, бабушка! – говорит. – Что же ты по снегу на телеге ездишь? До весны еще ждать надо.

– Здравствуй, девица-краса, – обернулась к ней старушка. Поразилась Груня, лицо у нее все в морщинах, нос крючком, губы ниточкой, а глаза молодые, яркие-яркие, синие, будто поле васильковое. – Ты не думай, я на старости лет умом не тронулась. По нужде крайней в путь-дорогу подалась. Домой возвращаться буду уж к лету ближе, так что, сама подумай, какие тут сани? Я уж как-нибудь потихоньку. Да мне и ехать недалеко осталось. Ты мне лучше вот что, девонька, скажи, где у вас в деревне на ночлег остановиться можно, да вот Гане моей подкову поправить не мешало бы.

– Я как раз в кузницу иду, батюшку догоняю, – обрадовалась Груня, – заодно и тебя, бабушка, провожу. А переночевать у нас можешь, матушка с батюшкой никогда странникам в ночлеге не отказывали.