Наступила весна. Ощущение чего-то рокового охватило меня. Чего-то, откуда нет выхода и бесполезно искать его.

Жизнь будто остановилась… Почему все они медлят? Решительно все — англичане, французы… Сам Господь Бог…

Каждый день приносил какие-то новости о Деве Иоанне. Ее дело передали из церковного суда в светский. Мне объяснили, что это такое.

Означало это то, что ей будет наконец вынесен приговор… тот, который церковь не решалась вынести тому, кому покровительствует само Небо… Я презирала их, этих трусов! Я безмерно стыдилась за своего брата, покинувшего в беде героическую девушку. Думаю, за это он будет проклят навеки.

Напряжение царило в самом воздухе. Все ожидали чего-то страшного, что должно наступить после смерти Девы, потому что ее уже обвинили в ереси и колдовстве и приговорили к сожжению.

Несчастное создание! Неужели не могли они пощадить ее, такую юную? Отправили бы обратно в родную деревню Домреми, к отцу, к ее коровам и овцам.

Они приговорили Жанну д'Арк к смерти, но как они все боятся ее! И священники, и судьи, и закаленные в битвах воины! Одна мысль, одно сомнение мучило их все время: что, если она и правда посланница Господа? Какова тогда будет их судьба? Какая расплата ждет тех, кто повинен в ее страшной смерти?..

Я втайне надеялась, что в самый последний момент какая-то неведомая сила вмешается и спасет ее, но этого не произошло.

Наступило тридцатое мая. Год 1431-й. В нашем замке и вокруг него стояла гнетущая, напряженная тишина. Казалось, решительно все думали о судьбе этой странной девушки, посланной или не посланной с Неба, но сумевшей изменить ход войны между двумя странами.

Как могла она совершить такое без содействия, без помощи свыше? Разве это возможно?

Мне никогда не забыть тот день.

Толпы заполонили улицы Руана, чтобы воочию увидеть муки Девы. Я узнала подробности казни от тех, кто наблюдал ее собственными глазами. Какое-то время все говорили только об этом, ни о чем другом.

В этот день мой сын Генрих попросил меня прийти к нему.

Мы сидели, взявшись за руки, я видела, как взволновало мальчика все свершившееся.

Он мало задавал вопросов, мало говорил. Просто сидел, сжимая мою руку, и я понимала, что он думает о ней. О Деве.

Вдруг его рука дрогнула, мне показалось, что он почувствовал, узнал тот миг, когда душа мученицы отлетела от ее тела.

В комнату вошел Трессарт, секретарь короля. Видимо, он не ожидал, что застанет нас вместе, и, пробормотав извинение, собрался уйти, но Генрих остановил его.

Судя по выражению лица Трессарта, я поняла: он находился там, на площади Старого Рынка, где состоялась казнь, он только что оттуда.

— Вы были?.. — спросил Генрих.

— Да, милорд.

— Видели?

Тот кивнул. Он не мог говорить.

— Расскажите мне, — сказал Генрих.

Трессарт закрыл лицо руками и продолжал молчать.

— Расскажите, Трессарт, — повторил юный король.

— Она… одно могу сказать… она храбро встретила смерть, милорд.

— Просила о чем-нибудь?

— Только чтобы в руки ей дали крест, с которым она войдет на эшафот в пламя костра. Какой-то англичанин соорудил его из двух палок и поднес ей.

— Я рад, что это сделал англичанин, — сказал мой сын. — Продолжайте, Трессарт.

— Кардинал Бофорт и даже епископ Бове прослезились, когда затрещал и разгорелся хворост. Кто-то из толпы взял церковный крест и держал его перед ней.

— Да упокоит Господь ее душу, — сказал Генрих.

— Один руанский священник, — продолжал Трессарт, — закричал со слезами: «О, как бы я хотел, чтобы моя душа поселилась там же, где ее!»

— Зачем они так сделали? — произнес мой сын.