|
А Марта, всегда считавшая, что на умниках свет клином сошелся, никогда не выказывала ему должного уважения. Теперь, когда у них был ребенок, любознательный и очень умненький, она вела себя так, будто Джастин унаследовал это от нее, хотя на самом деле никак не могла передать ему эти свои супер‑пупер умные гены. Хотя бы поэтому Терри хотелось выяснить, кем был донор ДНК их мальчика, чтобы таким образом лишний раз напомнить ей, что мозги Джастина – не ее заслуга.
– Так что ты об этом думаешь? – О чем? – О том, чтобы нанять кого‑нибудь, кто покопался бы в прошлом Джастина. – Терри, ему три года. У него нет прошлого. – Хорошо. Прошлого того, другого. – Они совершенно разные люди. Он разовьется как личность под нашим влиянием и не будет иметь никакого отношения к какому‑то там незнакомцу. – Но ведь доктор Мур говорил, они как близнецы. Разве нет? – И что? – Ты разве не слышала, что между близнецами бывает эта, как ее, экстрасенсорная связь? А что если в памяти Джастина сохранилась жизнь его близнеца? Передалась по экстрасенсорной связи, а? – И ты придумал все это только потому, что Джастин сказал вчера вечером слово на букву «ж»? – Не только поэтому. Марта закрыла тюбик помады с клубничным вкусом и улыбнулась мужу. Она вся светилась, зубы блестели. Прямо как только что купленная куколка. – Тогда вперед, – сказала она. – Мне все равно. У тебя же есть кредитная карточка. Мне будет спокойнее знать, что ты тратишь деньги на это, а не на любовниц или еще что‑нибудь такое. – Что, изменять тебе? Никогда! Они наклонились друг к другу над головой Джастина и стали целоваться. – Жо‑па! Жо‑па! Жо‑па! – радостно скандировал Джастин. Они улыбнулись, не разнимая губ, и начали поцелуй заново.
17
На журнальном столике стояли вазочки с конфетами; под стеклом красовались вязаные салфеточки. По стенам тянулись нескончаемые книжные полки, но никаких книг на них не было. Вместо этого с полочек смотрели керамические звери, фарфоровые фигурки, там стояли деревянные рамки, безделушки из акрила, стеклянные вазочки, ароматизированные свечи и еще куча всякой всячины. Комната выходила на восток и была очень светлой; Барвик выбрала, куда присесть, – зеленый стул с высокими подлокотниками и заклепками на спинке, обитый какой‑то непонятной материей, – и села спиной к окну. Миссис Лундквист села так, что солнечный свет падал прямо на нее, и Барвик подумала: почему у этой пожилой женщины такая белая, прямо сливочная кожа? – Вы остановились на том, что пишете устную историю, – проговорила хозяйка. – Да, да. По поручению университета. – Сиракьюсского? – спросила она. – Нет, – ответила Барвик. Она медлила, боясь, что выдаст себя, если назовет университет, но потом подумала: «Какого черта?» – и сказала: – Чикагского. – Гм‑м, понятно. – Мы ездим по стране, выбираем людей, совершенно произвольно, и просим их рассказать нам историю своей жизни. Потом эти кассеты расшифруют, напечатают и сохранят, понимаете? Для будущих поколений. – Интересная у вас работа. – О, да. Безусловно. Встречаешь таких чудесных людей! Как вы, например. – По лицу Барвик скользнула улыбка, мимолетная, очаровательная. – Понимаете, мы привыкли изучать историю по жизням великих. Президентов, мировых лидеров, генералов и так далее. А между тем по‑настоящему интересные вещи, настоящие находки, таятся в каждодневной жизни обычных людей. Вот вы знаете, что у нас нет ни одного достоверного свидетельства от первого лица о жизни обыкновенного человека в Древнем Риме? – Нет, конечно. |
