Более поздние изображения были явно качественнее, чем ранние. У самых последних версии почти не отличались друг от друга: то же лицо, только с другой прической или чуть старше. На каких‑то картинках был юноша лет двадцати, а на других – мужчина лет на десять‑пятнадцать старше. Причем это явно был один и тот же человек. Менялись только некоторые черты, тон волос, чуть‑чуть глаза. Каждый раз примерно одинаковый овал лица. Каждый раз поворот три четверти. И – хотя это, очевидно, получалось из‑за особенностей программы – какой‑то усталый, безразличный взгляд. Конечно, любое лицо, нарисованное компьютером, будет выглядеть бесстрастным и невозмутимым, но в данном случае это как‑то особенно бросалось в глаза.
А еще Джеки обнаружила много цифровых фотографий маленького мальчика. Просмотрев первые несколько снимков, она почувствовала, как все внутри потяжелело и сжалось. Подозрения о романе с Джоан тут же отошли на второй план, теперь она испугалась, что муж оказался замешанным во что‑то совершенно невообразимое.
Если уж на то пошло, в компьютере мужчины средних лет вполне можно было бы наткнуться на фото какой‑нибудь порнозвезды в немыслимой позе и еще более немыслимом костюме, ласкающей силиконовое богатство на фоне убогонькой декорации, – воплощение мужских фантазий. Она никогда не понимала, почему мужчин так заводит застывшая картинка; она лишь снисходительно улыбалась про себя, когда видела, как муж задерживает взгляд на рекламном плакате с сексуальной красоткой или беззастенчиво пялится на прелести моделей в купальниках, зазывно глядящих с обложек спортивных журналов и каталогов. Но эти фотографии, очаровательные и чистые… Неизвестный ей мальчик и его родители явно не подозревают, что у какого‑то доктора в его загородном доме хранятся в памяти компьютера все эти байты и пиксели. От этой мысли ей делалось по‑настоящему не по себе.
Она продолжала просматривать снимки, и вскоре страх сменился недоумением.
На всех фотографиях был один и тот же светленький парнишка. У каждого файла было обозначение. В названии, как и в случае с портретом неизвестного мужчины, в строгой последовательности (как это было похоже на Дэвиса!) повторялись: сначала имя – Джастин, затем число от трех до восьми (наверное, возраст, решила Джеки) и буква. В фотографиях не было и намека на непристойность или вульгарность – напротив, они были просто очаровательны.
Нарядный Джастин всегда представал в соответствующих сезону декорациях. Осенью он опирался на тыкву или футбольный мяч. Весной красовался в соломенной шляпе рядом с тачкой. Вот Рождество. А вот День независимости – всё в красно‑бело‑голубых тонах.
Если бы она была чуть повнимательнее, если бы уловила сходство лиц ребенка и мужчины, то не стала бы делать таких поспешных выводов. Джеки собрала, как могла, кусочки головоломки и разрыдалась прямо там, перед компьютером в кабинете мужа.
Через час раздался телефонный звонок – на определителе высветился мобильный Фила Канеллы. Джеки почувствовала, как щекочущая горячая волна поднимается к голове – похожее ощущение бывало у нее при виде доктора, который вот‑вот сообщит результаты анализов. Нанимать кого‑то, платить деньги за информацию – все это было ей непривычно, неловко, но при этом она ощутила удовольствие: приятно, когда у тебя есть тайна. И хотя в результате ее теперь мучила тревога, это все же было лучше скуки и депрессии однообразных будней.
Она нажала на кнопку аккуратно покрытым неброским лаком ногтем.
– Я слушаю.
– Алло, миссис Мур?
Джеки слышала на заднем плане какие‑то звуки. Музыку, голоса, позвякивание бокалов. Слышала, как скрипит, открываясь и закрываясь, дверь. Ясно, он в баре. Канелла, человек, которому была совершенно не свойственна застенчивость (Джеки никогда раньше таких не встречала), похоже, считал, что до него никому нет никакого дела. Он не боялся, что его подслушивают. |