– Эта верность слишком дорого нам стоила, – сквозь зубы ответил Арман, и сразу же пожалел о своих словах: Астрид побледнела вдруг, встала и подошла к окну, все так же перебирая в пальцах желтый шарик персика. И в полумраке покоев она показалась вдруг такой молодой, такой беспомощной…

– Ты не понимаешь, – сказала она. – Мне так хотелось, чтобы все было бы иначе, видит богиня, так бы хотелось! Но и у тебя, и у меня, и у Рэми… на самом деле никогда не было выбора. Мой сын… родился наследником Виссавии, ее благословенным и любимым сыном. И с самого его рождения отец видел в Рэми наследника… хотя у меня и было двое старших братьев.

Было? Как же! И Арман не преминул чуть язвительно напомнить:

– У вас все еще есть старший брат.

И в глазах Астрид сразу же поселилась та самая печаль, которая частенько омрачала взгляд ее сына. Эрра. Но если печаль Эрра Армана сразу разоружала, но Астрид…

– Эл… Элизар… – тихо прошептала она. – Несчастное, запутавшееся дитя…

Он уж эти женщины… почему они всегда и во всех видят детей! Почему они всех и всегда жалеют! В особенности эти виссавийки! Лия, наверное, тоже пожалела бы… Эрр… брат тоже мог бы пожалеть, если бы перестал обижаться на свою богиню.

Виссавия, великая и мудрая, почему то остановила Рэми и не дала ему убить Алкадия. Их врага. Врага, который теперь чуть было Рэми и не уничтожил! Арман вздохнул и, откинувшись на спинку стула, сказал:

– Он старше меня и давно мужчина. Мужчина, который достоин не уважения, а жалости… не совсем мужчина.

Персик выпал из пальцев Астрид, покатился по белоснежному ковру, и Арман нагнулся, чтобы поймать золотистый шарик, когда она тихо сказала… совсем не то сказала, что Арман ожидал услышать:

– Когда я тебя увидела в первый раз… ты был очень болен. Маленький котенок на руках твоего отца, который только что потерял мать… ты обернулся тогда и не хотел вновь становиться человеком, только боль в золотых глазах, непонимание было человеческими… и ты мяукал, хрипло, бесконечно, так, что сердце разрывалось… а когда я взяла тебя… вдруг успокоился и заснул на моих руках. А твой отец… посмотрел на меня с такой благодарностью… наверное, тогда я и влюбилась. В вас обоих.

Месяц за окном скрылся за тучей, колыхнулась вуаль туч, мягким уютом светились светильники, а Арман вздрогнул, не понимая. Но мачехи не прервал. Слушал… все еще не веря в услышанное.

– Женой твоего отца должна была стать моя сестра… но сбежала от него перед самой свадьбой. Отец рвал и метал, я – была счастлива, ведь я должна была занять ее место. Место о котором давно и страстно мечтала! И… твой отец, кажется, тоже… до сих пор помню, как нежен и внимателен он был. До сих пор не могу поверить, что его рядом нет и уже никогда не будет. До сих пор помню, как ты бегал за мной хвостом и не мог оторвать от меня ревнивого взгляда… ты ревновал даже к Алану. Ты называл меня «Рид», и рычал на каждого, кто пытался ко мне подойти. А потом ты вырос… и, наверное, перерос свою любовь к матери. У тебя появились друзья и твой… обожающий тебя братишка…

– Только не говорите, что вы меня любили, Астрид, – усмехнулся Арман. Не могла она любить, эти виссавийцы вообще никого не любят, кроме своего ненаглядного вождя и своей богини… никого…

– Любила? – с полузабытой ласковой улыбкой переспросила мачеха, и в глазах ее промелькнула… нежность? – Я и теперь люблю. Как я могу не любить сына Алана? Моего белокурого котенка с золотистыми глазами?

Бред какой! Арман смял в пальцах несчастный персик и медленно поднялся. Он не верил. Не хотел верить. Он не понимал, о чем она говорит, и почему именно сейчас? На самом деле боится, что он пойдет против повелителя? Настолько боится, что решила притвориться любящей мачехой?

Увы, Арман уже давно не дитя, которое способно в это поверить.