Пьер Жиро прислал шампанского к нашему столику. Любезный жест со стороны сентиментального человека, который сильно расстроился бы, услышав о себе такую оценку. Я не хочу, чтобы это звучало снисходительно, но он и впрямь сентиментален. Кроме того, он превосходный авиатор, отличается высоким ростом и симпатичными, типично галльскими чертами лица. Однако Мик Коллинз оставил длинную тень. Романтические связи, которые были у меня после возвращения из Ирландии, можно назвать в лучшем случае тепловатыми. Нигде в них не проявилось мое сердце. Надеюсь, это будет длиться не вечно, и я полностью отдаю себе отчет в том, что скоростные автомобили и аэропланы служат мне компенсацией тех чувств, которыми люди наслаждаются между простынями. Нет, это не навсегда, но бедняжка Пьер напрасно теряет свое время и деньги на «Моэт‑э‑шандон» в надежде завоевать сердце этой девушки».

«13 июля 1927 г.

Я нарочно не бралась за дневник целых четыре недели, обнаружив при перечитывании, что мое отношение к Гарри Спеллингу производит впечатление нездоровой, маниакальной одержимости. Сегодня, однако же, произошло из ряда вон выходящее событие, которое потрясло меня до глубины души. Кроме того, оно утвердило во мне самые темные подозрения, что я питаю в отношении чудовища, расхаживающего под личиной человека по улицам Саутпорта. Все случилось неподалеку от перекрестка Лорд‑стрит и Невилл‑стрит, когда я пересекала центр города с запада на восток, забрав у часовщика мою отремонтированную браслетку с часами. Я едва не столкнулась с ним лицом к лицу. В тот момент я возилась с застежкой и, ступив на тротуар, даже не обратила внимание на то, что находится передо мной. Секундой позже я замерла как вкопанная при виде широкой спины Сполдинга и его светлой шляпы‑трилби. Он стоял перед кенотафом и постукивал тросточкой по каблуку своего ботинка. Не знаю, каким образом, но он понял, что я за ним наблюдаю. Он застыл, потом неторопливо снял шляпу свободной рукой, однако оборачиваться не стал, а вместо этого издал смешок и заговорил:

– Этот монумент, Джейн, поставлен во славу великих дней, и я искренне полагаю, что превозносит он меня.

Я не шевельнулась. Солнце изливалось жгучим огнем. Белый камень мемориала слепил глаза, и Сполдинг в своем светлом костюме и кремовых башмаках расплывался на его фоне, приобретая призрачные очертания. Разумеется, он жестоко заблуждался. Кенотаф ничего не прославлял. Он просто напоминал о самопожертвовании. Чтил память павших.

– Самопожертвование… – произнес тут Сполдинг, будто умел читать мысли. – Но ответьте мне, какой смысл обретаться в прошлом? – Он лениво взмахнул тростью. – Человек должен жить настоящим, – затем сказал он. – А человек мудрый обязан позаботиться о своем будущем.

В его обтекаемых фразах таился холод зловещего предупреждения, чувствовавшийся даже в душном воздухе. Все в этом человеке носило на себе налет угрозы. Меня передернуло.

– Ах, бедняжка Мик Коллинз, какая жалость… – продолжал он, по‑прежнему не поворачиваясь ко мне лицом. – Да, он умел воевать. Было бы несправедливым не признавать очевидного факта. Но умел ли он любить? А, Джени? Вот вопрос, которым стоит задаться.

«Дженни». Так меня называл только Мик, да и то в самые нежные минуты. Только тут я заметила, что Гарри Сполдинг не отбрасывает тень на мостовую.

Я бросилась прочь, однако у него был припасен еще один фокус. Он остановил мои часы. Позднее в тот же день я отнесла браслетку в ювелирную лавку, но там не нашли никакой поломки.