От надушенной Ребекки пахло чем‑то съедобным.

– Пэдди Макалун учился на священника.

– Кто‑кто?

Я пальцем показал на один из компакт‑дисков, что она мне принесла «Стив Маккуин».

– Он вокалист в «Префаб спраут». Пишет все их песни.

– И что, это такой у тебя план игры? Мартин, ты учишься в семинарии, чтобы стать рок‑звездой?

Единственный раз в жизни, когда у меня имелось хоть какое‑то подобие «плана игры», относился к боксерскому матчу с Уинстоном Кори. И этот план посадил меня в лужу, да еще с разбитым носом.

– Я не гожусь в рок‑звезды.

– Ты слишком симпатичный, чтобы становиться священником.

– Господь мог бы с тобой поспорить.

Она покачала головой. В ее глазах появились слезы.

– Я отмахала столько миль до твоего гребаного Нортумберленда… – заявила Ребекка. Она начала укладывать принесенные вещи обратно в сумку. Свои фотографии. Мои бутсы. Я так и не удосужился их толком помыть после окончания последней игры, а Ребекка тоже не стала утруждаться. От шипов на подошве до сих пор исходил знакомый запах грунта футбольной площадки Ридженс‑парка: смесь дегтя и собачьего дерьма. Одну из фотокарточек она уронила на пол, тут же подхватила обратно и смахнула с лица упавшую прядь волос. – И все без толку.

Я протянул девятнадцать месяцев. В то время у меня не было великого кризиса веры. Другие семинаристы отличались светлыми головами, дисциплинированностью – и добротой. Причем порой особо глубокого свойства. Это было привилегированное меньшинство, а мы, то есть все прочие, чувствовали себя привилегированными лишь потому, что нам дозволили жить с ними рядом. От них‑то я и узнал, что значит пребывать в состоянии благодати.

Я не встретил ни одного тайного поборника фашизма или того, кто бы считал священнослужение укромной тропинкой к тайному будущему профессионального педофила. Мой личный опыт подтвердил, что черная пропаганда, прилепившаяся к организованной Церкви, именно таковой и является. Наиболее зловещим преступлением, с которым я столкнулся, была склонность отдельных пожилых преподавателей читать нам на лекциях нескончаемые проповеди и нотации. Но ведь в любых областях жизни можно встретить людей, которые сочетают любовь к звуку собственного голоса с неспособностью сказать что‑либо оригинальное. Это свойственно человеку и не является ущербной чертой католицизма или религии в целом. Разумеется, своей неприглядной репутацией иезуиты были обязаны событиям четырехсотлетней давности. Пытки и аутодафе эпохи контрреформации состоялись задолго до периода амбивалентности, с которой Ватикан воспринимал Муссолини и Гитлера; задолго до педофильских скандалов, которые пытались замолчать в епархиях Чикаго и Дублина или заглушить ектеньями в других местах. Однако тот иезуит, с которым я тесно общался, был, пожалуй, самым святым человеком из всех мне знакомых Кое‑кто утверждал, что монсеньор Делоне являлся отдаленным родственником великого французского художника, носившего ту же фамилию. Временами он организовывал товарищеские вечера в особняке, которым владела церковь в Бармуте, что расположен на валлийском взморье. Дом восходил к эпохе короля Георга. Это было солидное четырехэтажное здание, стоявшее особняком на берегу залива. По левую руку от него, в нескольких милях вдоль побережья полуострова, высилась громада Кадер‑Идриса, величественно закутанная в пелену тумана.