Я обошла особняк вокруг, обнаружила хозяйственный вход, повернула металлическую шарообразную ручку на иссохшей дубовой двери, но она тоже оказалась запертой. С бьющимся сердцем я побежала к заднему фасаду, где увидела несколько разбитых ступенек, спускавшихся к одинокому грязному окну. Оно не было заколочено, и я живо прижала лицо к стеклу.

Ничего необычного. Несколько картонных коробок, пыльная полка для инструментов и старая швейная машина.

Попытка открыть окно не удалась, я взбежала обратно по разбитым ступенькам и остановилась на лужайке.

– Эй! – позвала я. – Джеймсон? Александр?

Но ответом на мои слова был лишь лай соседской собаки.

Я уставилась на одно‑единственное окно мансарды. Безлиственное дерево росло так близко к особняку, что его ветви почти дотягивались до окна. Дуб был не иначе как вековой, со стволом невероятной толщины и корнями, впившимися в землю, как паучьи лапы. Я наловчилась взбираться на ворота особняка или на яблони, которые росли на заднем дворе у Беки, но здесь было другое. Взбираться на такой дуб – все равно что подниматься в темноте на Эверест.

Хотя армейские ботинки и мини‑платье не слишком располагали к подобным упражнениям, я оперлась каблуком о самую нижнюю ветку, подтянулась и начала постепенно взбираться, замедляясь только для того, чтобы перевести дух или схватиться за ветки, которые прятались здесь по ночам от лунного света. Наконец, усталая, но исполненная решимости, я влезла на толстый сук, торчавший под самым окном мансарды.

Темная штора скрывала большую часть комнаты, но мне удалось заглянуть внутрь. Я различила пустую коробку и деревянный стул, а потом увидела нечто поразительное. Это был мой портрет, тот самый, на котором Александр изобразил меня в костюме для Снежного бала, с тыковкой‑корзинкой через руку, широкой улыбкой и накладными вампирскими зубами.

– Александр! – позвала я, попыталась постучать в окно, но не смогла дотянуться. – Александр! – позвала я снова.

Собака на ближнем участке залаяла громче.

– Александр! Джеймсон! – закричала я что было сил.

Тут отворилась задняя дверь ближайшего дома, и на площадку вышел хозяин, здоровенный детина.

– Эй, мелюзга! А ну по домам!

– Что там такое, Хэл? – спросила маленькая женщина, вышедшая из дома следом за ним.

– Я говорил тебе, что в соседний дом лазят ребятишки, – ворчливо ответил он. – Я сейчас вызову полицию! – заорал здоровяк и достал из заднего кармана сотовый телефон.

Я поспешно спустилась с дерева. Угодить в борцовский захват, а тем более в наручники мне вовсе не улыбалось, не говоря уж о том, что я не хотела привлекать внимание служителей закона к Александру и Джеймсону. Вдруг их арестуют или вынудят искать другой дом? Тогда может статься, что им придется уехать в Румынию.

Я добралась до удобной ветки, краешком глаза увидела, как шелохнулась темная занавеска в окне мансарды, и быстро отклонилась назад, чтобы рассмотреть получше. Но занавеска больше не шевелилась.

Неожиданно из соседнего дома выскочил доберман‑пинчер шоколадного цвета. Он сбежал по лестнице с площадки и стал скрестись о коричневый забор из штакетника.

Я испугалась, что собака протиснется в щели между планками и порвет меня на мелкие кусочки, сорвалась с места, обежала дом с другой стороны и помчалась по дороге к автобусной остановке.

Когда подкатил седьмой номер, идущий в обратном направлении, я заняла место в задней части салона, позади парочки, с виду студентов. Меня колотило от возбуждения. Ведь теперь ясно было, что Александр находится здесь, в Хипарьвилле. В воображении я видела его на кладбище, занятого рисованием портретов, или блуждающим по дому с привидениями в поисках утвари, чтобы обставить свою мансарду.