Радостный и воодушевленный, Тэмуджин тронулся к третьей тысяче, расположенной неподалеку, к северу…

Во всех войсках его ждало одно и то же – Кокэчу вместе со своими шаманами, опережая его на сутки или меньше, объезжал всех и убеждал в необходимости учений. Тэмуджин не знал, как благодарить теперь Мэнлига и его сына. «Это он после нашего разговора велел сыну, а тот уж постарался, – догадывался он. – Великую помощь они оказали мне… уж это я запомню навсегда».

Вспомнив разговор с Саганом, он невесело усмехнулся: «А если бы я послушался его и отменил учения? Как теперь я смотрел бы в глаза Мэнлигу, Кокэчу и всем воинам? Слава богам, отвели меня от позора».

X

В айле Джамухи продолжался шум пиров. На второй день после того, как из айла Тэмуджина уехали недовольные разговором джелаиры с олхонутами и другими, приехали со среднего Керулена сахаиты и чжоуреиты, а на следующий день с низовьев явились тархудские вожди, да с ними же увязался хурхутский нойон, тот самый, что весной предлагал керуленским нойонам перейти на сторону Таргудая, поднять его на ханство и отдать ему на расправу джадаранский род.

Джамуха по приезду новых гостей послал за Тэмуджином, но оказалось, что тот еще утром выехал к своим войскам. Когда младший брат Тайчар, вернувшись, сообщил об этом, Джамуха облегченно вздохнул, подумав: «Ну и хорошо, что уехал, а то распугал бы опять всех своими несносными речами. Лучше я один приму нойонов и все улажу, как надо».

Джамуха уже научился принимать гостей в своем курене, устраивать пиры и полюбил веселые застолья. Еще с весны, когда он получил отцовский улус и стал крупным владельцем, к нему часто стали наведываться керуленские нойоны. По одному, по двое, а иногда и большой толпой приезжали они, чтобы закрепить с ним добрые отношения, подружиться. Часто приезжали и братья отца – эти поначалу, напуганные грозным предупреждением кереитского хана, были смирны и приветливы с ним, привозили подарки: то коня под седлом приведут с богатой сбруей, то молодую рабыню, разодетую в шелковые одежды, подсунут, заглаживая перед ним вину, опасаясь мести в будущем.

Понемногу спаивая его, в пьяном веселье они вполне освоились с ним, перестали бояться и теперь обращались запросто, как взрослые родичи с молодым племянником, снисходительно похлопывали его по плечу. А самые старшие, властительные – Хя и Бату-Мунхэ – уже становились суровы с ним в разговорах, поучали и указывали, беря его под крыло.

Джамуха же в тех частых пирах полюбил шумные застолья и уже не мог подолгу обходиться без них. Утомившись нудными делами по хозяйству, поездками по табунам, дележом пастбищ, склоками среди айлов (подданные едва не через день приходили к его юрте со взаимными спорами и обидами: то один чью-то овцу зарезал, то другой узду с коновязи украл, третий кого-то побил, изувечил, четвертый обманул, не сдержал слова…), Джамуха, заскучав, приказывал накрывать стол и посылал за каким-нибудь соседним нойоном. Выпив архи, ведя задушевные беседы, он с облегчением чувствовал, как отдаляются от него все тревоги, тяжелые мысли и вместо них приходят приятная беззаботность, веселье.

И сейчас, выпив с гостями, он чувствовал знакомое блаженство в груди.

После победы над меркитским племенем он считал себя крупным воителем, видел себя в одном ряду с такими, как кереитский хан и другие бывалые вожди. Убежденный в том, что он является одним из могущественных людей в степи, он втайне с нетерпением ожидал почета и уважения со стороны других нойонов. И теперь сидел он, гордо подбоченившись, сурово поглядывал вокруг, но время от времени, не сдержавшись, вдруг весело улыбался, радушно привечая своих гостей. Те же, видя, что творится в душе молодого нойона, охотно подыгрывали ему, насыщая его гордость и давая ощутить свое значение, непомерно льстили.