— Там курица осталась, — произнес Хешай. — И хлеб еще свежий.

— Спасибо. Может, попозже, — отозвался Маати.

Поэт, кряхтя, опустился рядом с ним на ступеньку и посмотрел на темнеющий пустынный пейзаж. Сквозь воронье карканье Маати слышал его сиплое дыхание.

— Как она, поправляется? — спросил Хешай.

— Наверное.

— Скоро вернется к Вилсин-тя…

— Она к нему не пойдет, — оборвал Маати. — Старая распорядительница — Амат Кяан — взяла ее к себе.

— Значит, Дом Вилсинов потеряет еще одну хорошую работницу. Марчату это не понравится, — сказал Хешай и пожал плечами. — Ну и поделом старому хрычу! Обращался бы с ними лучше, не остался бы с носом.

— Может быть.

— Вижу, твой приятель-грузчик вернулся.

Маати не ответил. Ему было холодно снаружи и внутри. Хешай окинул его взглядом и вздохнул. Пухлая рука похлопала Маати по колену. Так, наверное, утешил бы его отец, будь мир иным. Маати почувствовал, как выступают непрошеные слезы.

— Зайди в дом, мой мальчик, — сказал поэт. — Я подогрею вина.

Маати позволил увлечь себя в дом. С выздоровлением Хешая комнаты мало-помалу приобрели прежний неряшливый вид: прямо на столе лежал стертый от частого употребления брусок туши, рядом с ним и возле дивана валялись развернутые свитки. Маати присел у очага, глядя на огонь теми же пустыми глазами, что и до этого — на темноту.

Хешай прошелся туда-сюда по дому, и вскоре в воздухе разлился густой аромат вина с пряностями. У Маати заурчало в животе. Он через силу поднялся, подошел к столу, где его дожидались остатки ужина, оторвал от куриного хребта ножку и уставился на нее. Хешай сел напротив и передал ему ломоть черного хлеба. Маати изобразил беглую позу благодарности. Хешай наполнил толстостенную глиняную пиалу вином и вручил ему. Вино оказалось густым, недурным на вкус и согревающим.

— Неделька нам предстоит насыщенная, — произнес Хешай-кво. — Завтрашний ужин с посланниками Сетани и Удуна, пожалуй, надо посетить. А потом в храме выступит толкователь писания. Если хочешь…

— Я не против, Хешай-кво, — сказал Маати.

— Не стал бы так торопиться, — заметил поэт. — Я всегда считал этих толкователей болванами.

Старый поэт смотрел с озорством — видимо, упиваясь собственным кощунством. Маати на миг разглядел в нем молодого Хешая и невольно слегка улыбнулся в ответ. Хешай хлопнул по столу.

— Ну вот! — воскликнул он. — Я же знал, что тебя можно отогреть!

Маати покачал головой и еще раз жестом поблагодарил Хешая, но теплее и искреннее, чем в первый раз. Хешай-кво ответил ему позой, с какой дядя обратился бы к племяннику. Маати мысленно подтолкнул себя: сейчас как раз удобно завести разговор.

— Бессемянный здесь? — спросил Маати.

— Что? Нет. Нет, он, по-моему, ушел показывать кому-то свое остроумие, — горько ответил Хешай. — Знаю, надо было бы держать его при себе, но этот ящик…

— Пусть. Так даже лучше. Я хотел поговорить с вами кое о чем в его отсутствие.

Поэт нахмурился, но кивнул.

— Это насчет той девушки, островитянки — того, что с ней произошло. Я думаю… Хешай-кво, все было подстроено. Марчат Вилсин знал, что так будет. Он затеял это по приказу Верховного Совета гальтов. А Амат Кяан — та, у кого пока поживет Лиат, — добывает доказательства этого, чтобы представить их на суд хая.

Поэт побелел, потом побагровел, поджал лягушачьи губы и покачал головой — сердито и в то же время покорно судьбе.