— Это она тебе сказала? — спросил он. — Распорядительница?

— Не только она, — ответил Маати.

— Она ошибается. Все было иначе.

— Хешай-кво, а по-моему, так.

— Нет!

Хешай встал. Лицо его было непроницаемо. Он подошел к огню, отвернулся спиной и начал греть руки. Дрова потрескивали и шипели. Маати отложил нетронутый хлеб и повернулся к учителю.

— Амат Кяан не единственная…

— Значит, и все остальные неправы. Задумайся на мгновение, Маати. Просто подумай. Если бы за этой мерзостью впрямь стоял Гальтский Совет, что было бы дальше? Если бы хай узнал это наверняка? Он бы их покарал. А как, по-твоему?

— Использовал бы против них вас с Бессемянным, — ответил Маати.

— Верно. И что, кому-нибудь стало бы лучше?

Маати принял позу недоумения, но Хешай не обернулся и не увидел ее. Через миг Маати уронил руки. Пламя в очаге плясало и подмигивало, отчего силуэт Хешая почти сливался с ним. Маати подошел к поэту.

— Это правда, — сказал он.

— Правда или нет, значения не имеет, — отозвался Хешай-кво. — Иные кары хуже наказаний. Что было, то прошло. И если цепляться за прошлое, ничего не создашь.

— Вы сами в это не верите, — сказал Маати жестче, чем ожидал. Хешай обернулся. Его глаза были сухи и спокойны.

— Ребенка уже ничем не вернешь, — сказал он. — Так чего ради метаться?

— Есть еще справедливость, — ответил Маати. Хешай рассмеялся неприятным, резким смехом. Он встал и пошел на ученика, а тот невольно попятился.

— Справедливость? Так ты этого хочешь? Было бы о чем беспокоиться! Для нас с тобой главное — чтобы за будущий год никто из наших божков не затопил и не спалил город, а может, и весь свет. Вот что важно! Беречь Сарайкет. Играть в дворцовые игры, чтобы хаи не решили отобрать друг у друга женщин и игрушки силой. И ты лезешь сюда со своей справедливостью? Я всю жизнь положил ради мира, которому до меня нет дела даже за деньги. Тебя, меня — нас обоих отняли от семей. Того мальчишку из Удуна, которого мы видели при дворе, зарезал собственный брат, и все аплодировали. Я и его убийцу наказать должен?

— Вы должны поступить правильно, — ответил Маати.

Хешай-кво отмахнулся.

— То, чем мы занимаемся, превыше всех «правильно» и «неправильно»! И если дай-кво тебе этого не разъяснил, считай это моим лучшим уроком.

— Я не согласен. Если не бороться за справедливость…

Хешай-кво помрачнел. Затем он принял позу вопрошания божественной мудрости с оттенком иронии. Маати сглотнул, но от своих слов не отказался.

— Любишь справедливость? — спросил Хешай. — Так знай: она черствее камня. Можешь любить ее сколько угодно — взаимности все равно не дождешься.

— Вряд ли это…

— Только не говори мне, что никогда не грешил, — резко оборвал его Хешай. — Никогда не таскал еду с кухни, не лгал учителю. Не спал с женщиной, которая принадлежит другому.

Маати почувствовал, как что-то внутри него надломилось, как кость, хоть и без боли. В ушах загудело, словно туда влетел пчелиный рой. Он взялся за угол стола и приподнял. Еда, вино, книги, свитки — все съехало на пол. Маати схватился за стул и швырнул его в сторону, а пиалой с бордовой лужицей на дне запустил об стену. Пиала разбилась вдребезги с отрадно громким звоном. Поэт смотрел на него разинув рот, точно у Маати вдруг выросли крылья.

Миг — и ярость ушла так же внезапно, как появилась, а Маати упал на колени, словно кукла с обрезанными нитями.